Он поцеловал жену и сына. Этой же ночью няня Прасковья Сергеевна увезла их на крестьянской телеге за город, к рыбакам.

Куйбышев остался со своими мыслями, со своей горечью. Он тревожился и за жену, и за сына: доберутся ли? не схватят ли их по дороге? Но иные заботы скоро отвлекли его от этих мрачных мыслей. Надо вывезти золотой фонд Советской России, хранящийся в Самаре... Он жалел, что рядом нет волевого Василия Блюхера, которого направил к Уфе и Челябинску для формирования партизанских отрядов Южного Урала. Скорее бы подошли эти отряды!

Рядом с ним были его испытанные партийные товарищи: председатель Самарского горсовета Саша Масленников, Шверник, Мяги, Франциск Венцек и его жена Серафима Дерябина, Галактионов, Кузнецов, Тронин, Вавилов, Егоров. Был здесь энергичный, молодой Гая Гай, отчаянная голова, врожденный командир. Вспоминая тревожное время, Гая Гай много лет спустя напишет: «В эти дни Валериана Куйбышева можно было видеть и утром, и днем, и вечером, и в полночь в окопах, на мосту, на пристанях и в революционном комитете. Как сейчас, вижу его бледное от бессонницы лицо с опухшими и воспаленными глазами»...

Клуб коммунистов находился на Заводской улице. Здесь собрался партийный актив Самары. Здесь был боевой штаб Куйбышева. Сюда звонили со всех концов города:

— Корнет Карасевич захватил тюрьму, выпустил политических и уголовников!

— Железнодорожный мост через реку Самару захвачен чехами. Отряд Вавилова уничтожен, Вавилов взят в плен!

— Чехословаки ворвались в город! Идут уличные бои...

Но самого Куйбышева в штабе не было. Он находился на пристани, где шла погрузка на пароход ящиков и свертков золотого фонда Республики.

Отряды беляков теснили и теснили красноармейцев к Волге, стремясь пробиться к пристани. Стояла беспрерывная стрельба. Корнет Карасевич и Нестеров поклялись умереть, но захватить золотой запас.

Куйбышев никаких клятв не давал. Он организовал надежные заслоны и знал: будут стоять до последнего. Если прорваться к Казани не удастся — пароход вместе с золотым запасом решено пустить ко дну. Тут уже все было договорено. Матросы подобраны крепкие, преданные революции.

Капитан парохода подошел к Куйбышеву, стоящему возле легковой машины:

— Може, с нами, Валериан Владимирович? К Клубу коммунистов все равно не проедете: как я понимаю, чехи окружили его. А у нас погрузка окончена...

Куйбышев крепко обнял его:

— Отдавай швартовы, Митрич! Вези золотишко в Казань. А к клубу все-таки попытаюсь пробиться: там весь наш штаб. Договорились уходить последними. Вон на «Межене» и уйдем... Он будет ждать.

Куйбышев стоял на берегу, до тех пор пока пароход с золотым запасом не вышел на середину реки и не скрылся в ночной мгле. Уселся в машину, спокойно сказал шоферу:

— В Клуб коммунистов.

То была бешеная гонка под перекрестным огнем. Рядом разорвался снаряд, автомобиль уперся в поваленные телеграфные столбы. Дальше дороги не было.

Куйбышев выпрыгнул из машины.

— Доберусь до клуба пешком, а ты поворачивай обратно — на пристань!

Шофер не успел ответить, как Куйбышев бросился к стене ближайшего дома и вскоре исчез в темноте.

В клубе его ждали, беспокоились.

— Командующий фронтом Яковлев нас предал, — сказал он, — Самара осталась без военного руководства. Оставаться здесь нельзя. Мы окружены со всех сторон. У пристани нас ждет «Межень». Будем выбираться по одному. Кто хочет остаться в Самаре для подпольной работы?

Вызвались Груздев, Левитин, Звейнек, Кожевников, Челышев, Карцев и еще несколько коммунистов.

— Принимается. Получите печать губкома и деньги. Когда обоснуемся в Симбирске, установим связь, пришлем еще товарищей. Мы скоро вернемся все.

Зазвонил телефон. Куйбышев снял трубку:

— Что? Сюда идет цепь солдат? Хорошо. Не можете пробиться? Ладно. Обойдемся. — Он не стал вешать трубку, и она болталась на шнуре. — Все. Оказывается, нам на выручку послали бойцов Московского и Смоленского отрядов, но они пробиться сюда не смогли. Мы окружены. Выходить на улицу через двери нельзя. Пойдем по крышам.

Они разделились на несколько групп. По двое, по трое выбирались через чердачное окно на крышу, спускались в соседний двор по водосточным трубам. Куйбышев решил уходить последним.

Он бросал в пылающую печку бумаги, иногда выглядывал в окно. Занималось утро. Серое, мутное.

Он не знал, что врагам удалось схватить Венцека, рабочих Алеева и Елагина. Их зарубили шашками, растерзали. Не удалось пробраться к пристани и Саше Масленникову. Он уже был у цели, когда на него навалилась целая банда, смяла, раздавила сапогами, чуть живого поволокла в тюрьму.

Куйбышев высунул голову в слуховое окно, огляделся по сторонам. Железная крыша была скользкая от росы, и ползти по ней было трудно. И все-таки ему удалось перебраться незамеченным на крышу соседнего дома.

Мимо уха просвистела пуля. Он прижался к дымовой трубе, стараясь сообразить, откуда стреляют. Может быть, просто шальная пуля? Но то была не шальная пуля. Стоило ему чуть высунуться из-за трубы, как пули загрохотали по крыше, будто кто бросил горсть бобов. Да, стреляли по нему. Конечно же те, кто стрелял, пробираются во двор. Через минуту-другую его обстреляют с двух сторон. А до соседней плоской крыши, на которую можно спрыгнуть, всего несколько шагов. Дальше — лестница, заборы, запутанные переулки, так хорошо ему знакомые... Пароход «Межень», наверное, еще не отчалил: ждет его, а красноармейцы сдерживают напор беляков. Ему хотелось подняться во весь рост и побежать. Но знал: обязательно поскользнется, а то и свалится с высоты четырехэтажного дома.

Когда, перекатываясь с боку на бок, он был уже у цели, застрочил пулемет. Бил со двора. Пули шлепались со всех сторон, их можно было собирать руками. Пулеметной очереди, казалось, не будет конца. Когда она оборвалась, он поднялся, в мгновение ока увидел своих врагов, среди которых успел заметить и корнета Карасевича, и Соловьева-Сапожкова, и бывшего начальника тюрьмы Познанского, и прыгнул на соседнюю крышу. По этой крыше бежал во весь рост. Сорвался по лестнице вниз, перемахнул через забор. Но здесь его поджидали.

— Держи, держи! Куйбышев!..

Это были озлобленные обыватели, устроившие облаву на председателя ревкома. Они жаждали его крови, готовы были разорвать на клочки. Их было человек двадцать — не меньше. С кувалдами, ломами, вилами. Красные физиономии, оскаленные по-волчьи рты, горящие злобой глаза. Он бил их кулаками по головам, сбивал с ног,