Шрифт:
Закладка:
–Липа!– охнула сзади мама.
Только когда увидела распахнутые от шока глаза Ани, Липа поняла, что только что сделала. Из-под прижатой к щеке ладони по коже сестры расползалась краснота.
–Ну ты и дрянь…– прошептала Аня.– Никогда тебе этого не прощу…
Руку явственно обожгло болью, словно тело само вспомнило о пощечине. Очертания родной кухни потеряли четкость, а женские крики звучали всё отдаленнее и глуше, словно из жестяной трубы.
Липа отшатнулась от весов, когда воспоминания, что она старательно гнала прочь, обрушились на нее лавиной мелких деталей и подробностей.
–Анька…
Она закрыла лицо руками и беззвучно затряслась.
–Господи, какая же я дура!– Отняв ладони, Липа закричала, вкладывая в этот крик весь свой гнев, всю ярость, что клокотала внутри. Обиды на сестру оказались такими далекими и мелкими.– Какая же я дура, боже мой! Это ведь все неважно!
–Я тебя прощаю,– вдруг отчетливо произнес голос Анны, перекрывая эхо ее крика, заметавшееся по часовне. По щеке невесомой щекоткой пронеслось теплое, ласковое прикосновение.– Зря мы так… И про папу тоже зря – не нам судить родителей. А на квартиру плевать! Я не претендую и очень сожалею…– Где-то на границе сознания Аня тяжело вздохнула, а потом с жаром продолжила:– Живи в ней хоть одна, хоть с Ником, хоть с десятком котов. Неважно. Главное – живи, Липушка.
Липа упала на колени, прижалась лбом к прохладному полу и забилась, зашлась в рыданиях:
–Прости, прости меня, Аня, сестренка, прости…
Часовню сотряс раскат грома, столь чудовищный, что задребезжали витражные стёкла. Липа вжала голову в плечи, закрыла уши ладонями, а бросив взгляд на весы, увидела, что чаша с шаром опустилась. С потолка посыпались пыль и штукатурка. Совсем рядом упал кусок фрески и разбился на множество обломков, рассекая и раня кожу. Цветные стекла витражей не выдержали, лопнули тысячами осколков… Полосатых, желто-черных осколков. В глазах зарябило от тучи мельтешащих пчел. В ужасе Липа зажмурилась.
Грохот постепенно затихал, сливаясь с многочисленным жужжанием, но и оно с каждой секундой становилось все тише и тише. Подул теплый ветерок, принося с собой нежные ароматы далеких цветов. Дрожа всем телом, Липа осмелилась поднять взгляд и вдруг обнаружила перед собой кряжистый ствол дерева посреди площади. Прежде иссушенное и больное, оно на глазах выпускало тонкие веточки с набухшими почками, и те распускались сочными зелеными листьями, меж которых то тут, то там виднелись пушистые зонтики золотистых липовых соцветий.
Сладкое благоухание пьяняще защекотало ноздри, вынуждая вдыхать полной грудью, пить воздух, как пузырящееся шампанское. Еще и еще, глоток за глотком, словно Липа после затхлой спертости подземных казематов наконец вышла на свободу, на цветущий луг, и никак не могла надышаться вдоволь.
–Молодец, девочка!– незнакомый мужской голос разрушил прекрасную идиллию.– Дальше дыши сама!
Сквозняк из открытого окна колыхал полоски жалюзи, и они терлись друг об друга, шуршали, словно змея, ползущая по песку.
«Змея! Бежать!»
Липа широко распахнула глаза и тут же зажмурилась. Вместо сырого полумрака подземного тоннеля освещение в том месте, где она находилась, слепило. От неожиданности Липа хрипло закашлялась и попыталась пошевелиться, но не смогла: тело словно свинцом налилось. Сзади за плечом, вне зоны видимости, что-то противно запищало. Следом раздались торопливые шаги, и в комнату быстрым шагом влетела женщина в белом халате.
–Пришла в себя, голуба!
–Свет!– невнятно прохрипела Липа, но медсестра поняла и задернула жалюзи.
–Сейчас, сейчас. Глаза привыкнут. Не торопись!
Она ушла и через несколько минут вернулась вместе с врачом: худощавым невысоким мужчиной. Последовала череда манипуляций и вопросов, но Липа так утомилась, что, кажется, невежливо заснула прямо в процессе разговора.
Когда она в следующий раз открыла глаза, за окном было темно, а в палате – теперь она осознавала, что находится в больнице – горела неяркая настенная лампа.
Всё тело болезненно ныло. В горле саднило, словно она наглоталась песка. Липа потянулась к шее и замерла, рассматривая расчерченную царапинами руку. Затем она медленно потянулась и откинула простынь: ее правая нога была обмотана бинтами, а в районе бедра из-под повязки отходила дренажная трубка.
–Что…– прохрипела она и надсадно закашлялась.
–Липа!– Перед ней возникло обеспокоенное лицо мамы. Под ее заплаканными глазами собрались тени, стянутые в пучок волосы сбились на бок и пушились, а на щеке отпечатком краснел вязаный узор кофты. Мама аккуратно присела на край кровати.– Липушка моя! Слава богу!
–Не пугай больше так!– Аня, вставшая рядом с мамой, укоризненно покачала головой.– Мы тут чуть не поседели.
Они начали засыпать вопросами о самочувствии, но Липа не могла сосредоточиться, все ждала, что рядом с ними возникнет и третий силуэт – высокий, широкоплечий, с упрямым взглядом серо-зеленых глаз…
–Лип?– Мама осторожно поглаживала ее ладонь.– Скажи хоть что-нибудь.
–А… а где… Виктор?
Аня и мама недоуменно переглянулись.
–Николай?– переспросила сестра.– Ники?
–Ники?– Липа нахмурилась.
Воспоминания складывались в какую-то мешанину образов, обрывочных картинок и чьих-то голосов. Они обволакивали, постепенно утягивая в забытье. На границе сна и яви она услышала тихие мамины слова:
–Анюта, не стоит ей пока говорить. Пусть отдыхает и набирается сил… Спи, детка, спи, родная.
* * *
Это только в кино показывают длинные лужайки с аккуратно подстриженной зеленой травой и стройными рядами серого мрамора; людей, разодетых в одинаковые черные плащи и скорбно прикрывающих головы одинаковыми черными зонтами. На деле же во все стороны тянулись разномастные кресты, простые деревянные и ажурные кованые. Прямоугольники стальных надгробий и каменные скульптуры хаотично выстреливали в небо то тут, то там.
Липа сжала в ладони горсть земли, кинула в яму и поспешила отойти. Опираясь на костыли, она доковыляла до машины и присела.
–Как нога?– обеспокоенно спросила мама.– Не стоило нам…
Липа бросила на нее хмурый взгляд, и мама тяжело вздохнула:
–Конечно, я понимаю. Мне так жаль, детка. Бесконечно жаль. Я знаю, что вы собирались…
По щекам мамы побежали слезы, но Липа, кажется, вообще разучилась плакать. Внутри зияла пустота, и с каждым днем она все больше разрасталась, поглощая чувства, превращая ее в каменного истукана.
Из толпы, окружавшей темнеющий в земле прямоугольник, раздались рыдания:
–Коленька! Ну как же ты так, Коля!
Липе не было видно, кто так неистово скорбит над гробом ее жениха, но было слышно, как голосящую девицу кто-то оттеснил в сторону, пытаясь утихомирить, привести в чувства.
