услышала крик (я часто просыпалась из‑за громкого крика из соседней комнаты); у меня начались проблемы с настроением, я была уставшей и раздражительной и с трудом могла успокоиться в достаточной степени, чтобы заснуть. К счастью, я переехала в съемный дом со своими друзьями, и благодаря безопасности, веселой повседневной суматохе и занятиям с психологом мне удалось избавиться от реакции на травму до того, как она успела бы мной завладеть. Как ни странно, я еще долгое время проработала в учреждениях интернатного типа. Возможно, это было связано с тем, что вред, который мне причиняли клиенты, нивелировался безопасностью моего дома.

Первые признаки заместительной травмы могут быть неочевидными. Сниженная способность к состраданию, повышенная утомляемость, усталость или горечь, злость, вызванная необходимостью идти на работу, более интенсивные эмоции, чем обычно, перепады настроения, трудности со сном, злоупотребление алкоголем, отчужденность, отсутствие некоторых эмоций – вот распространенные признаки, о которых мне сообщают. Людям часто сложно собрать детали мозаики в единую картину, и многие признаки остаются без внимания. Я знаю, что раздражительность, негодование и плохой сон/ночные кошмары – это мои основные сигналы, что пора насторожиться. Образование и рефлексия могут быть полезны, потому что благодаря им люди понимают, на какие симптомы обращать внимание, замечают отклонения от привычного базового уровня и признают, что заместительную травму может получить кто угодно и что она не является личной неудачей.

Очень важно создавать системы, в которых заместительную травму принимают всерьез. На практике это означает получение структурной поддержки для управления последствиями травмы, включая простой доступ к подходящему лечению, оплачиваемый отпуск по болезни, необходимый для посещения психотерапевта, изменения рабочих обязанностей, сокращение продолжительности рабочего дня, отсутствие стигматизации и дискриминации на почве посттравматических реакций, а также помощь в поддержании привычек, полезных для психического здоровья, включая достаточный отдых и перерывы между клиентами. Необходимо следить за тем, чтобы люди с диагностированным ПТСР получали целенаправленное лечение; тем, кто испытывает стресс на рабочем месте и эмоциональное истощение, могут подойти другие вмешательства. Как всегда, болезнь лучше предотвратить, чем лечить. Если мы признаем, что работа некоторых людей сложна и может привести к посттравматическим реакциям, мы можем учитывать это при планировании рабочей нагрузки, а также при обучении персонала и профориентации. Альтернатива – это эмоциональное выгорание, увольнение и нескончаемая текучесть кадров. Представители некоторых профессий, например сотрудники службы защиты детей, молча с этим смирились, но я убеждена, что такое положение дел не принесет клиентам и профессионалам ничего, кроме непрекращающихся травм.

Ранее я уже говорила о травма‑информированной помощи, которая является незаменимой деталью мозаики, причем не только для жертв, которых мы поддерживаем, но также для профессионалов, получающих психологические травмы во время работы. Принципы такой помощи включают понимание симптомов заместительной травмы и особенностей поведения жертвы, поддержку людей в стремлении позаботиться о своем физическом и психическом здоровье, учет их опыта, а также предоставление клиентам выбора, свободы действий и психической/физической автономии. В реальности служба здравоохранения должна делать все это для всех, включая своих сотрудников, независимо от их истории травм, однако эти базовые принципы достоинства, заботы и сострадания иногда игнорируются и остаются без внимания. Включение их в систему, где все воспринимают травму и ее последствия всерьез, позволяет напомнить людям об уязвимых местах тех, кто обращается за медицинской помощью.

Следуя этим принципам, мы бы с осторожностью собирали материал о жизненных обстоятельствах человека (когда это возможно, мы так и делаем, собирая информацию в различных службах, вместо того чтобы повторно травмировать людей, заставляя их рассказывать о сложных жизненных событиях). Мы бы объясняли клиентам, их близким и персоналу, какой может быть внезапная реакция на травму (например, внезапное замирание может быть диссоциативной реакцией на воспринимаемую угрозу, но не антагонизм или неподчинение). Мы бы предоставили людям свободу действий и выбора (например, спрашивали бы травмированных, но при этом агрессивных клиентов, что бы они предпочли: таймаут в комнате с минимальным количеством стимулов или успокоительный препарат). Мы бы использовали неинвазивные методы как можно чаще, независимо от обстановки (рентгеновские аппараты вместо досмотров с раздеванием в местах лишения свободы, например, следует отметить, что тюрьмы штата Виктория отказываются принимать эту альтернативу). Мы бы предоставляли людям информацию об их диагнозе и позволяли бы им выбирать лечение; создавали бы безопасное и приятное физическое окружение; следили бы за тем, чтобы некоторые вмешательства, например помещение в изолятор, применялись только как крайняя мера (и уж точно не использовались бы для контроля над суицидально настроенными людьми); мы бы относились к клиентам сочувственно, сдержанно, чутко и заботливо. Помощь также должна характеризоваться ограничениями власти, контролем, механизмами подачи жалоб и подотчетностью. Это должно относиться ко всем, включая персонал, обладающий властью над уязвимыми людьми.

Ничто из этого не означает, что мы пропагандируем вседозволенность: в некоторых обстоятельствах необходимо обозначать границы, говорить «нет» и уверенно управлять трудностями, однако таких кризисных ситуаций станет гораздо меньше, если люди будут чувствовать себя защищенными, услышанными и понятыми.

Сильно травмированные люди просто не могут быть чувствительными к чужой боли. Хорошие системы поддержки не могут существовать без внимания к благополучию персонала, и они могут поразительным образом сократить число случаев заместительных травм и эмоционального выгорания сотрудников.

Заключение

В этой книге мы вместе исследовали обширный и сложный ландшафт рекламации травмы. Мы взглянули на природу комплексных травм и задачи, которые необходимо выполнить, чтобы исцелиться; изучили причины, по которым агрессоры ведут себя определенным образом; проанализировали способы контролировать тех, кто может причинить нам вред; и прошлись по извилистым тропам судебной психологии, говоря о жертвах, которые остаются вне нашего поля зрения. Это был длинный путь, и вполне возможно, что вы устали или ошеломлены. Травмы и вред – сложные темы для размышлений. Иногда ситуация кажется безвыходной или слишком серьезной. Системы, противостоящие жертвам, могут показаться всепоглощающими. Мы добились больших успехов в расширении наших знаний о травмах и совершенствовании способов лечения.

Тем не менее нам еще многое предстоит сделать.

Я задумала эту книгу вскоре после того, как Грейс Тейм вырвалась на общественную арену и преступления на сексуальной почве стали широко обсуждаться. В то время я работала с несколькими клиентами, получившими психологические травмы в результате сексуальных нападений, и мы с ними часто говорили о ярости, которую они чувствовали, слушая комментарии публики и наблюдая за тем, как подобные преступления продолжают совершаться по отношению ко множеству женщин. Они сообщали мне о том, как высказывались их друзья и родственники, которые не верили женщинам, выступившим с обвинениями. Они говорили, что Грейс Тейм «слишком злая» и поэтому неприятная