Глава 5

«Преклонив колени, преподношу тебе, великий Хорес, то, что трепещет внутри меня. Подняв лицо в небеса, выкрикиваю славу тебе. Так, покорившись, побеждаю. Так, уступая, обретаю».

Трактат о святости, книга первая, стих первый.

Силана, Монхарб, взгляд со стороны

Хуже всего ей было ночью, когда все дневные тревоги скапливались в один комок, который погружался в центр груди, вызывая напряжение каждой мышцы. Девушка словно бы съёживалась под холодным покрывалом, после чего беззвучно плакала, давая волю чувствам и не опасаясь, что кто-то увидит.

Слабая, одинокая, беззащитная. Она стала чужой в своём же городе, дворце и даже комнате.

«Я — новый архонт вдов и сирот», — терзала Силану мысль, а перед глазами мелькали лица гвардейцев отца, включая и Ронцо.

Воспоминания нахлынули на неё потоком, вновь заставляя глаза видеть картины прошлого, а уши — слышать звуки. Память подкинула лихорадочные метания придворных, стражи и слуг. Как рыдали женщины и дети, в предсмертных конвульсиях бились защитники крепости, а внутренние строения Карсо-Анса сгорали в жарком пламени.

«Теперь я пленница в месте, где должна была править», — размышляла она.

И всё же, несмотря на бурю собственного отчаяния, ночи давали Силане облегчение. Небольшую передышку, когда девушка могла укрыться одеялом с головой, сжаться комочком и быть уверенной в том, что до самого утра никто не побеспокоит её. В такие моменты, она считала, что происходящее вокруг — не навсегда. Что вражеская армия вскоре покинет их земли, даруя истерзанному городу спокойствие.

Хоть войска Империи и старались вести себя по правилам, за которыми, по велению Дэсарандеса, следили офицеры и командиры, но факт оставался фактом. Оккупированные земли лихорадило и спасти их могли лишь уход армии и время, нужное, чтобы свыкнуться с новым фактом: теперь они покорённый народ. Один из сотен, населяющих Империю Пяти Солнц. Очередная колония, которая вскоре будет передана каким-нибудь аристократам с юга, один из которых возьмёт её в жёны, получая тем самым не только власть, но и законный к ней повод.

Однако, мысли о будущем принадлежали дню. Ночь диктовала свои условия. Темнота служила поводом пролить слёзы и оплакать собственную жизнь. А ещё поговорить. По ночам девушка часто видела отца и слышала его низкий голос. Это напоминало ей моменты, когда Тураниус приходил к ней раньше и садился в ногах, чтобы рассказать о покойной жене, матери Силаны.

— Я очень скучаю по ней, девочка моя. Как же мне её не хватает. Даже сказать не могу, как сильно… — в такие моменты он выпускал на волю свои эмоции, которые, как архонт, не имел право высказывать днём, при свете солнца.

День, впрочем, создавал проблемы и ей. Он запутывал девушку, туманил разум.

Силана поступала так, как ей велели новые правители Монхарба, которые, однако, притворялись, что не имели здесь власти, хоть каждый из людей, даже самый последний нищий и скорбный умом, понимал, что это не так.

И всё же, новоявленная архонт «вольного» города верховодила гротеском, в который превратился её двор. Участвовала во всех церемониях, принимала гостей, утверждала новые законы, отменяла старые, неугодные, произносила написанные речи, призывала обеспечить порядок на улицах, не притеснять народ Монхарба, контролировать работу фабрик, продолжать обучение магов, обеспечивать соблюдение всех ранее заключённых договоров и обязательств.

Она терпела обвинения в глазах немногих оставшихся прежними слуг и собственных придворных. Притворялась, что не замечала мольбу в глазах жрецов Триединства, которым сама же зачитала смертный приговор. Во славу Хореса.

Силана ходила, словно плохо настроенный инсурий, выполняя действия равнодушно и автоматически, без участия собственного сознания. Черноволосая правительница Монхарба ощущала себя, как в тумане. Периодически она осознавала, что в любую секунду готовится принять свою смерть. Возможно от яда, чтобы изобразить «естественность» процесса, возможно от рук «заговорщиков», в качестве которых виделся почти каждый житель города и половина двора.

Впрочем, девушка быстро поняла, что не умеет заниматься взаимоисключающими делами, как и в то, что не может верить в истины, которые противоречат не только её внутренним убеждениям, но и друг другу. Возможно, будь она немного другой, обладай большей сосредоточенностью, то смогла бы обнаружить некоторую последовательность в поступках, которые ей приходилось осуществлять по требованию завоевателей, но сейчас Силана находила последовательность лишь в собственных убеждениях. Она верила в то, во что было нужно, чтобы поступать так, как от неё требовали.

В моменты, когда Силана подчинялась, выполняя приказы, которые передавали ей иноземные слуги через секретарей императора и его советников, когда она сидела в тронном зале, произнося те слова, которые шептали ей в уши, то девушке казалось, что ситуация не так уж плоха, как на самом деле.

«А правда ли всё так плохо? — размышляла она. — Дэсарандес включил Монхарб в состав Империи, разом повысив его статус. Пусть какое-то время город будет на роли сырьевого придатка, существуя лишь для того, чтобы обеспечивать Империю ресурсами, инсуриями и артефактами, но взамен мы будем получать дотации и финансы, которые можно будет пустить на развитие многих направлений, которые традиционно простаивали во время правления архонтов».

Это были слова герцога Сандакая, который периодически навещал Силану. Умный и очень опытный мужчина рассказывал уникальные и весьма заманчивые в своей концепции вещи, сыпал примерами успешного развития других регионов и объяснял перспективы некогда вольного города.

После их общения, Силана, на какое-то время, даже радовалась, что их захватили. Иногда эти мысли не могла изгнать даже ночь. Во всяком случае, не за один раз. Но потом они переваривались, как пища в её желудке, оставляя после себя изжогу.

Но то был Сандакай. Изредка свою аудиенцию изволил давать ей и император.

— Половина мира живёт по правилам Триединства, — рассказывал Силане Дэсарандес. — И если бы оно хоть на грамм отображало истину, то все эти страны давно бы объединились, чтобы задавить Империю. «Угрозу с юга», как говорят некоторые. Однако, суть их веры разделена, как и количество богов, которых там восхваляют. Чем-то она напоминает мне язычество и многобожие варварских народов Азур-Сабба. Не зря Хорес утверждает, что грех идолопоклонника не в том, что он почитает камень, а в том, что он