значением. Абстрактные слова, такие как «слава, подвиг, доблесть» или «святыня» были непристойны рядом с конкретными названиями деревень, номерами дорог, названиями рек, номерами полков и датами»60. Функция таких географических названий, как «высота с отметкой 101» или «высота Безымянная», в речи военного времени соприкасается не только с термином научного языка, но и окказиональным словом в поэзии. Это словно, лишенное внеконтекстного значения и получающее его от данной ситуации. Такое слово может сделаться «главным словом» ситуации и мгновенно потерять всякое значение.

С другой стороны, соположение географически далеких имен в тексте производит тот же эффект, что и «сопряжение далековатых идей»:

От потрясенного Кремля До стен недвижного Китая… (Пушкин)

В этой цитате – не только антиномия «потрясенный – неподвижный», но и пространственное противопоставление «очень близкий, свой» – «очень далекий, чужой». Эффект уравнивания крайних точек пространства однотипен риторическому уравниванию далеких понятий. Это делает географию в поэзии (особенно сопоставление географически отдаленных пунктов) чаще всего признаком высокого стиля. Показательно, что Вяземский, охарактеризовавший стиль пушкинских «Клеветников России» как «географическую фанфаронаду», увидал в ней не только политический, но и поэтический анахронизм, образец одического стиля XVIII века.

Смысл сближения географически далеких понятий как своеобразной метафоры имеет и противопоставление «Испании» и «Чехии» в стихах Цветаевой. Одновременно возникают оппозиции:

«кровь – слезы»

(слезы и кровь не только противопоставлены, но и уравнены).

«Чехия – слезы»

«Испания – кровь»

Первые два стиха и третий – четвертый взаимно сопротивопоставлены (это подчеркнуто параллелизмом анафорического «о»). Первые два говорят о поэте, последние – об окружающем его мире. И с этим миром – миром жертв – поэта связывает единство чувств.

Вторая строфа параллельна первой по структурной схеме «поэт – мир»61. Однако решение здесь совершенно иное. Если в уравнивании Испании и Чехии подчеркивается не конкретно-географическое, а политико-символическое содержание, то в антитезе:

левый член выступает как географически-конкретный, а правый – как предельно обобщенный, причем обобщенность эта – пространственная (свет = мир). Зато в оппозиции:

он уже раскрывается, как несущий световую семантику62. Антитеза:

гора, затмившая – свет

придает «свету» новый семантический признак – включает его в некоторую пространственную ограниченность, за пределами которой – «не свет», типа «не весь в окошке белый свет» (Твардовский). Кроме того, этот стих вводит некоторую характеристику поэтического субъекта, его пространственной точки зрения: черная гора находится между поэтом и светом (световой признак) и черная гора находится между поэтом и всем светом (пространственный признак).

Фонологическое сближение: гора – пора включает семантику «горы» в совершенно не свойственный ей ряд временных явлений и придает «затмившей» горе (в сочетании с семантизацией приставки «за») признак действия, развивающегося во времени и пространстве, – наползания.

Троекратное повторение «пора» при полном словарном лексико-семантическом совпадении слов раскрывает единственный дифференциатор – интонацию. А зафиксированная таким образом интонация позволяет включать в значение слова не присущий ему в естественном языке модальный признак категоричности, энергии утверждения, который не только введен, но и количественно градуирован по восходящей линии.

Творцу вернуть билет

Стих представляет собой двойную цитату, и семантика его раскрывается из внетекстовых связей. В первую очередь Цветаева, конечно, имеет в виду слова Ивана Карамазова: «Да и слишком дорого оценили гармонию, не пo карману нашему вовсе столько платить за вход. А потому свой билет на вход спешу возвратить обратно <…>. Не бога я не принимаю, Алеша, а только билет Ему почтительнейше возвращаю»63.

Но слова Ивана Карамазова – вольная переделка знаменитого места из письма Белинского к Боткину от 1 марта 1841 года: «Благодарю покорно, Егор Федорович, – кланяюсь вашему философскому колпаку; но со всем подобающим вашему философскому филистерству уважением честь имею донести вам, что если бы мне и удалось влезть на верхнюю ступень лестницы развития, – я и там попросил бы вас отдать мне отчет во всех жертвах условий жизни и истории, во всех жертвах случайностей, суеверия, инквизиции, Филиппа II и пр., и пр.: иначе я с верхней ступени бросаюсь вниз головою»64.

Сопоставление стиха Цветаевой с ее источниками убеждает нас не только в совпадении, но и в знаменательном расхождении мысли.

Следующие две строфы, связанные единством значений, анафорическим началом «отказываюсь» и параллелизмом синтаксических структур, построены как трансформации первого – и центрального – стиха:

Отказываюсь – быть.

И лексическое и грамматическое (инфинитив) значение слова «быть» подчеркивает признак универсальности. Слово «быть» в своей семантической обобщенности и всеобщности становится почти местоимением: оно заменяет все глаголы существования и деятельности. Антитеза первого лица «отказываюсь» и инфинитива «быть» дает наиболее общую формулу отношения «я и мир»65.

Однако это не просто отказ от мира, а отказ от мира, в котором торжествует фашизм. Поэтому «быть», оставаясь обобщенно-философским, развертывается во все более конкретную и распространенную цепь значений отказываюсь – быть:

В Бедламе нелюдей—жить С волками площадей – выть С акулами равнин – плыть — Вниз – по теченью спин.

Вся эта цепь синонимов (вертикальный столбец) раскрывает общность и специфику смысловых ступеней. «Бедлам» – мир сумасшедший и нечеловеческий, а отказ «жить» в нем – простая невозможность существовать в этом мире.