человек не может отрешиться от своих забот и взирать на них с таким же безразличием, с каким эта корова позволяет мухам садиться ей на морду, у глаз? Он снова задремал, а проснувшись, расхохотался, ибо вот что увидел во сне.

Ему приснилось, что он находится не то в гостиной, не то в зале какого-то загородного дома. Посреди этой комнаты стоит женщина и смотрится в ручное зеркало. За дверью или окном виден сад со множеством статуй, и через эту дверь зачем-то входят и выходят люди.

Вдруг Шелтон увидел свою мать: она направлялась к даме с зеркалом в руках, в которой он признал теперь миссис Фолиот. Но пока Шелтон смотрел на нее, мать превратилась в миссис Деннант и заговорила голосом, не похожим ни на голос его матери, ни на голос миссис Деннант, – казалось, это была сама утонченность. «Je fais de la philosophie[43], – говорил этот голос. – Я отношусь к человеку так, как он того стоит. Я никого не осуждаю. Главное – иметь характер!» Дама продолжала рассматривать себя в зеркале, и хотя она стояла к нему спиной, Шелтон видел отражение ее лица – бледного, с зелеными глазами и злой, презрительной улыбкой. Потом все исчезло, и Шелтон увидел себя в саду вместе с миссис Деннант.

Вот после этого-то сна Шелтон и проснулся рассмеявшись. «Но, Дик, – жаловалась миссис Деннант, – меня всю жизнь учили верить в то, что мне говорят. Она такая недобрая: почему она презирает меня за то, что я считаюсь с условностями? – Шелтону стало жаль ее: она напоминала испуганного ребенка. – Право, не знаю, что я стала бы делать, если бы мне пришлось обо всем судить самой. Меня не учили этому. Мне всегда преподносили чьи-то готовые мнения, это было так приятно. И что я должна делать? Нужно верить людям; я говорю это вовсе не потому, что я о них высокого мнения, но вы понимаете, в чем тут дело: просто так уютнее жить. – И она зашуршала юбкой. – Но что бы ни случилось, Дик, – умоляла она, – пусть Антония всегда заимствует у кого-нибудь свои мнения. Я – другое дело: раз уж нужно обо всем судить самой, значит, нужно, но ее уберегите от этого. Любые взгляды, любые, лишь бы они были общепринятыми. Так страшно, когда приходится обо всем самой составлять себе мнение».

Тут Шелтон окончательно проснулся. Его сон, несмотря на всю свою абсурдность, был образцом художественной правды, ибо слова, которые в его сне говорила миссис Деннант, раскрывали ее сущность куда полнее, чем все то, что она могла когда-либо сказать наяву.

– Нет, – раздался голос совсем рядом, за изгородью, – благодарение богу, французов у нас тут мало. Есть несколько венгерцев, которые гостят у герцога. Не хотите ли пирога, сэр Джеймс?

Заинтересовавшись, Шелтон приподнялся на локте и, еще совсем сонный, приложил глаз к просвету в высоких толстых ивовых прутьях. Четверо мужчин сидели на складных стульях у раскидного стола, на котором был пирог и множество всякой снеди. Неподалеку от них стоял шарабан, обильно увешанный дичью и зайцами; вокруг, смиренно виляя хвостами, топтались собаки; лакей откупоривал бутылки. Шелтон совсем забыл, что сегодня первое сентября – начало охоты на куропаток. Роль хозяина исполнял воинственный на вид мужчина с веснушчатым лицом; рядом сидел человек постарше, с квадратной челюстью, острым носом и отсутствующим взглядом; потом кто-то с бородой, кого остальные называли командором, а в четвертом охотнике Шелтон, к своему ужасу, признал джентльмена по имени Мэбби. Однако в том, что сей джентльмен находился за много миль от своего дома, не было ничего удивительного, так как он принадлежал к числу тех, кто, прихватив с собой лакея и пару охотничьих ружей, бродит по всей стране с двенадцатого августа до конца января, а потом, очевидно, отбывает в Монте-Карло или спит без просыпу до двенадцатого августа следующего года.

Говорил Мэбби:

– Вы слышали, сэр Джеймс, сколько мы настреляли двенадцатого?

– Ах да, о чем я хотел спросить? Вы продали своего гнедого, Гленни?

Шелтон еще колебался, не зная, остаться ему или потихоньку уйти, как вдруг услышал густой бас командора:

– Мой лакей говорил мне, что миссис Фолиот… м-да… повредила ногу своему арабскому скакуну. Неужели она собирается участвовать в охоте на лисят?

Шелтон заметил, что все улыбнулись. «Вот Фолиот и расплачивается за свое удовольствие. Дурак он, что дал себя поймать!» – казалось, говорила эта улыбка. Шелтон повернулся к разговаривавшим спиной и закрыл глаза.

– На лисят? – повторил Гленни. – Едва ли.

– Никогда не находил в ней ничего примечательного, – продолжал командор. – Такая тихая, что даже не знаешь – тут она или нет. Помнится, я как-то спросил ее: «Ну-с, миссис Льютеран, что же вы любите больше всего на свете?» И что бы, вы думали, она мне ответила? «Музыку!» М-да…

Послышался голос Мэбби:

– Он всегда был непонятным человеком, этот Фолиот! Такие вот и попадают во всякие истории.

И Шелтону показалось, что он облизнулся.

– Говорят, он теперь никому не отвечает на поклоны, – раздался голос хозяина. – Странный субъект! А она, говорят, очень предана ему.

В памяти Шелтона еще так свежо было воспоминание о встрече с миссис Фолиот и о недавнем сне, что он как зачарованный слушал этот разговор.

– Если он перестанет ездить на охоту, то, право, не знаю, что еще ему останется делать… Он больше не состоит ни в одном клубе, а что до избрания его в парламент… – сказал Мэбби.

– Жаль его, – сказал сэр Джеймс, – а впрочем, он знал, на что идет.

– Очень странные люди эти Фолиоты, – сказал командор. – Вот, например, его отец: готов был с кем угодно разговаривать – с первым встречным пугалом, только не с вами и не со мной. Хотел бы я знать, куда он денет своих лошадей. Я бы с удовольствием купил у него каракового.

– Никогда нельзя сказать заранее, как поступит человек, – послышался голос Мэбби, – может, начнет пить, а может, книги писать. Старый Чарли Уэн, тот дошел до того, что стал изучать звезды и дважды в неделю отправлялся в Уайтчепел учить грамоте…

– Скажите, Гленни, – перебил его сэр Джеймс, – а что сталось с вашим старым лесником Смоллетом?

– Пришлось его выгнать.

Шелтон снова попытался не слушать их и все же не мог не прислушиваться.

– Стар он стал, – продолжал тот же голос. – В прошлом году у меня из-за него пропала уйма яиц.

– Да уж, когда до этого доходит… – начал было командор.

– Видите ли, – перебил его Гленни, – его сын… вы, должно быть, помните его, сэр Джеймс: он