Старик с сожалением посмотрел на пустую миску.

- Да, то дело не хитрое... Ведаю, что было и что будет. С малолетства этот дар у меня. Да непосильным тот груз для меня оказался. Не смог его унести. Оттого и от людей сбежал, как повзрослее стал. Убить хотели. Колдуном называли.

- Про всех ведаешь? – спросил с намёком Евгений Иванович.

Старик вздохнул.

- Про себя хочешь узнать?

Наздратенко поджал нижнюю губу, помолчал и, хмыкнув, добавил:

- Хотелось бы...

Старик глянул из-под лобья на смотрящего на него снисходительно молодого ещё начальника, помолчал немного и сказал:

- Вижу, жить долго будешь и богатым будешь... Если с выбранного пути не свернёшь. А если за людей постоишь, то правителем земли этой станешь.

Евгений Иванович, услышав предсказания, похожие на цыганские, про себя усмехнулся.

- Не веришь? – спросил старец, заметив во взгляде собеседника скепсис.

- Что значит, «с выбранного пути не свернёшь»? – спросил Наздратенко, не отвечая.

- То и значит... Чем сейчас занимаешься?

- Золото добываем.

- Вот и добывай. Не гонись больше ни за чем. Ни за славой, ни за властью. Всё само к богатству приложится.

- Прям-таки и к богатству? Мы на государство работаем. Особо не разбогатеешь.

- Придёт время, когда только на себя работать будешь. Не долгий сему государству срок отмерян. И десяти лет не пройдёт, как падут коммунистические оковы.

Евгений Иванович вздрогнул. Кто-то из старателей заржал, а кто-то произнёс:

- Ни хрена себе мы в тайге пропагандиста надыбали[1].

- Цыц, басота[2], - прикрикнул на говорливых заместитель начальника будущего прииска. – Заткнули уши, если хлебальники удержать не можете. Или на мороз выгоню.

- Ты, дед, белогвардеец что-ли?

Старик сверкнул из-под лохматых бровей глазами.

- Нет. Я от людей ушёл ещё до переворота и в армии служить не довелось. Так, что, кровь людскую не лил. Господь уберег. Всё, господа хорошие, на сём речи заканчиваем.

Как сказал, так и сделал. Дедок разговор закончил, и как его ни испытывали «спасители», молчал упорно. И даже вроде уснул сидя.

Евгений Иванович, отошёл к своей лежанке, разделся до исподнего и быстро уснул, не придавая значения сказанному стариком.

Наутро старовер пропал. Когда все проснулись про него сначала и не вспомнили. Лишь завтракая, увидели, что нижняя шконка[3], которую освободили для него специально, так и не расстелена, и не примята.

Старатели похмыкали, пошутили, попытались найти следы «лесовика», но не нашли. Вокруг следы уже затоптали, а на речном льду снега было мало – зима только началась.

На долгих восемь лет Евгений Иванович забыл про таёжную встречу. Ровно до того времени, как грянула перестройка и СССР не задышал на ладан. А когда «задышал», тогда и вспомнились предсказания странного старика. Стали доступными для понимания и некоторые, до того странные проступки его кураторов из комитета государственной безопасности, склонявшие его на сокрытие объёмов добычи и вывоз золотого песка заграницу.

Вот тогда и понял Евгений Иванович, как можно разбогатеть. Понял, что пришло время, которое предсказывал таёжный провидец.

Намыть неучтённое золото и утаить его от контролёров в перестройку стало значительно легче. «Неучтёнку» потихоньку частями перевезли в арендованный на территории Владивостокского торгового порта контейнер. Контейнер погрузили на судно вместе с приисковым оборудованием и «Золотом Партии» и увезли в Африку. Про «Золото Партии» Евгений Иванович до последнего момента не знал. Знал он лишь то, что на этом судне под охраной КГБ «поплывёт» «легальное неучтенное» им добытое золото и судно не будет досматриваться российской таможней.

То, что на судне повезли не только добытое им «неучтённое» золото, Евгений Иванович понял, когда ему сообщили вес «золотого контейнера». Оказалось, что сорокафутовый контейнер был загружен по максимуму. На всех подъёмных кранах стоят контроллеры веса. При подъеме «этого» контейнера контроллер показал сорок пять тонн. Это было на порядок больше веса того золота, что он передал куратору из КГБ.

Своего «неучтённого золота» высшей пробы в слитках у Евгения Ивановича было «немного», «всего» четыреста килограмм, что в денежном выражении составляло – при цене десять тысяч долларов за килограмм – четыре миллиона долларов.

Судно благополучно добралось до Африки и разгрузилось в маленьком порту государства Гвинея Бесау. Оборудование было продано заранее, контейнер с золотыми слитками выгрузили и тут же погрузили на судно, шедшее в Португалию. «Свой» контейнер гэбэшники перегрузили на другое судно ещё в Атлантике.

По документам это золото стало собственностью старейшей, но очень бедной – до этого момента - Гвинейской горнорудной компании Гинея Голд Групп, владельцем которой совсем недавно вдруг стал некий американский подданный Козлоф, ранее имевший гражданство СССР. Это произошло в одна тысяча девятьсот девяносто первом году, недалёком от того дня в одна тысяча девятьсот девяносто пятом году, когда Евгений Иванович размышлял о будущем в своём кабинете губернатора. Будущем в интерпретации некоего гражданина Субботина, бывшего спецназовца ГРУ, а теперь матёрого бандита.

Евгений Иванович вздохнул, вспомнив былое, и закрыл папку с делом, озаглавленным «1998», перестав читать распечатку прослушки Субботинской палаты.

* * *

Мамаев в больнице отдохнул хорошо, добросовестно имитировав больного и терпя лёгкие шутливые издевательства Лисицына, который на второй день вместо капельницы попытался поставить ему - собственноручно - клизму. Анализы и иные исследования Субботинского организма патологий в нём не выявили, и лежать бы Мамаеву стандартно-профилактические «семь дней», но...

Капыш действительно на второй день заходил к полковнику «навестить» - они были немного знакомы - пообещал «пациенту», что тот под усиленной охраной и сообщил о желании первого лица края «пообщаться». Договорились с ним о встрече с губернатором сразу в день выписки. А ещё через три дня Субботин из больницы исчез. Ничего сверхъестественного не произошло. Сотрудников Капыша банально опоили чаем, сдобренным снотворным.

* * *

- Послушай меня, Юра. Не хочу никому ничего предъявлять... Пока... Но этот парень наш. Он грушник, понимаешь, что это значит? И то, что мы сразу не впряглись в тему, это не значит, что мы его не контролировали. Он просто попросил нас не вмешиваться, хотя мы настаивали. И мы не вмешивались. До поры до времени.

- Ты, Абдула, решил, что время вмешаться уже пришло? – усмехнулся Трифон.

- Я решил, что пришло время поговорить.

- Для «поговорить» лучше не ждать. Лучше говорить заранее. Бывает так, что время для «поговорить» заканчивается.

- Ты считаешь, что наступило время, когда дружеским разговором эту