в угловую комнату и преподнесла владелице пансионата свой зеленый бант. Бант прикрепили булавками к стене рядом с другими зелеными бантами.

– Для меня это загадка, – высказалась наконец владелица «Батлер армс», мисс Рутермер-Беркли, – в самом деле вызывает удивление, как вы всегда ухитряетесь отыскать шляпу красивее всех остальных?!

Миссис Рубинстайн, слегка улыбнувшись, ответила:

– Шляпа тут ни при чем. Главное – моя манера носить шляпу! Мисс Рутермер-Беркли, заверяю вас, это вопрос того же свойства, что и вопрос о моей сильной воле. Возможно, иногда я могу совершать ошибки, но мне почти всегда удается произвести впечатление, что я права. Только подлинный страх может помешать тому, что я пытаюсь совершить.

– Я верю вам, – согласилась со словами Рубинстайн владелица пансиона. – Я старая женщина. Я уверена: то, что вы мне сообщаете, обладает своего рода истинностью.

Поиграв цепочкой от часов, она помолчала и наконец произнесла:

– Я слышала от мисс Фрей, что двое из наших дам танцевали на вчерашнем балу друг с дружкой. Часть наиболее консервативных членов клуба были как будто глубоко задеты и даже шокированы. Миссис Рубинстайн, вы могли бы использовать ваши способности, чтобы тактично предупредить наших дам? Вопрос этот, разумеется, совершенно безобиден, но мог бы привести к озлоблению, если бы подобному примеру последовали другие.

– Озлоблению? – повторила миссис Рубинстайн. – Пожалуй, это не может привести ни к чему другому, кроме того, что эти бедняжки смогут наконец потанцевать. И к тому, что господам-мужчинам удастся избежать участия в танцах.

Мисс Рутермер-Беркли согласилась признать, что это звучит справедливо и разумно, но справедливость, к сожалению, не всегда бывает тем, к чему можно прибегать в жизни.

– Лично я, – высказалась она, – абсолютно свободомыслящий человек, но в городе, таком как Сент-Питерсберг, следует придерживаться принятых обычаев и определенного порядка. У нас множество стародавних традиций. А мисс Фрей не всегда тот подходящий человек, когда речь идет о передаче сведений личного характера.

Беседа не доставляла владелице «Батлер армс» удовольствия, она стала медленно массировать руки и, подняв глаза, легким кивком дала понять миссис Рубинстайн, что визит окончен.

В два часа дня дождь был едва ли сильнее и заметнее легкого тумана, и три дамы вышли прогуляться на задний двор.

– Но почему? – спросила Ханна Хиггинс. – Мы танцевали очень спокойно и никому не наступали на ноги. Что они имели в виду?

– Забудь это, – ответила Элизабет Моррис. – Люди просто удивительны, сколько бы им ни было лет!

Юхансон прошел мимо, неся жестяную банку, которая, предположительно, содержала нечто важное.

– Большинство, – вступила в разговор миссис Рубинстайн, – большинство живет, словно работая на холостом ходу. На холостом ходу, мои дамы! Они функционируют по привычке. Они занимаются множеством мелких вещей, которые отвлекают их мысли. Вы, Элизабет, – продолжала она, быстро повернувшись к миссис Моррис, – чем занимаетесь вы? Нашли ли вы совершенное для себя бытие, что не нуждается в отговорках и увертках? Осмеливаетесь ли вы ничего не делать вообще?

– Это было бы, пожалуй, чересчур хорошо, да и чуточку легкомысленно, – ответила Элизабет Моррис.

Поправив волосы, она отошла от своих собеседниц и поднялась на веранду.

– Дорогая Ребекка, – сказала миссис Хиггинс, – ты опять ее запугала. Думаю, ее надо оставить в покое. Иногда хорошенько не знаешь, чего хочешь и что из всего этого получится…

Миссис Рубинстайн долго и хрипло смеялась.

– Неужели это возможно? – спросила она. – Вы в самом деле обнаружили, что эти дамы после столь долгой жизни не ведают, чего хотят, и даже ни в малейшей степени не подозревают, что из всего этого получится?

Ханна Хиггинс, подумав, серьезно ответила, что в основном достаточно того, что ей нравится…

Юхансон вернулся уже без жестянки, с каким-то неопознанным инструментом в руках, и исчез за кустами. На многих кустах этой же ночью распустились цветы.

Около трех часов снова полил дождь. Тим Теллертон пересек улицу, чтобы нанести визит вежливости, и Пибоди, увидев, что он идет, вскочила на ноги. Она пыталась найти нужные слова, какие угодно слова… объяснения.

Он остановился возле крыльца и спросил, все ли они чувствуют себя хорошо, но Пибоди не смогла придумать ни единой красивой маленькой неправды, которая оправдала бы тот фатальный вчерашний вечер, скрыла бы и сгладила все его обстоятельства. Она выпалила:

– К сожалению, нет! Не все… Двое из нас ушли навсегда, два кресла-качалки – пусты… Но войдите и садитесь, не стойте под дождем… И разве не чудесно, что нам выпало на долю немного дождя…

– Поднимутся новые побеги, и вырастут новые цветы, прилетят новые пчелы, – произнесла, сердито качаясь в своем кресле, миссис Рубинстайн. – Все снова начнется с самого начала. И новые пенсионеры тоже. Садитесь!

Пибоди заставила ее изменить своему стилю, а когда Пибоди впадала в раж, ни один человек не мог собраться с мыслями. Теллертон перевел взгляд с кресел-качалок на миссис Рубинстайн, но не сел. Она сказала:

– Не обращайте на меня внимания! Иногда я бросаю слова на ветер!

– Все снова начинается сначала! – торжествующе воскликнул Томпсон. – Все снова и снова, так, как болтают женщины! Видели вы, как они поднимают петли на чулке, видели? Они пойдут на все ради того, чтобы спасти чулок!.. Йеремия Спеннерт выбросил бы все чулки в море!

Тим Теллертон молча стоял, глядя на них. Наконец он спросил, можно ли видеть мисс Фрей, но это оказалось невозможным.

– Извините нас! – произнесла Ханна Хиггинс. – Пожалуй, мы увидимся в другой раз. Бывают дни, когда слишком многое случается, а мы к событиям не привыкли. Полагаю, каждому из нас понадобится немного времени на размышления.

– Это правда, – согласился Теллертон.

Изысканно поклонившись миссис Хиггинс, он покинул веранду.

Настало воскресенье, и Тим Теллертон спустился вниз, в гавань, ничего другого не оставалось. Гавань для тех, у кого здоровые ноги, а городской парк – если они слабее. У пирса было полно народа, на побережье царило обычное отпускное веселье, в море плавали залитые солнцем белые суденышки, гуляли люди в по-летнему яркой одежде. Многие пришли с детьми, а на месте парковки было невероятное множество машин; два автобуса стояли в ожидании неподалеку от «Баунти».

Небольшая четырехструнная гитара, которая всем своим видом говорит о гавайской музыке, без конца повторяла одно и то же нежное утешение, туда-сюда стайками шумно носились дети – далеко уйти им не давали птичьи окрики взрослых. В общем, славное дружное семейное воскресенье.

Вместе со всеми Теллертон заплатил в кассу за билет и вошел в субтропический сад. У сходен стоял Джо, помогая туристам подняться на борт.

– Привет! Алоха! – повторял он.

Каждой даме дарили пластиковый цветок гибискуса. Люди сегодня толпились до