На одной шахте пытаюсь выяснить: почему нет денег на материальную помощь? Погиб шахтёр, а помочь семье нечем. До 60 % прибыли должно остаться у коллектива – где эти деньги? А они у объединения и до шахты не доходят. В каждой области по 10–15 таких объединений, а над ними – ещё территориальный орган управления, созданный распоряжением Минуглепрома по настоянию местных властей, которым так легче командовать»[73].

При этом шахтёры хотели получить всё сразу.

Тогда в газете «Правительственный вестник», главным редактором, которой был недавний коллега Щербакова по отделу по вопросам совершенствования управления народным хозяйством Владимир Анатольевич Покровский, было опубликовано первое интервью Владимира Ивановича в новом поприще.

Щербаков В. И.: «Столь плотное участие правительства в данном случае – следствие того, что забастовки для нас – явление новое, они не регулируются ни законодательством СССР, ни другими нормативными актами. В такой ситуации просто нельзя было оставаться в стороне – кто-то должен предложить эффективные решения».

А ещё он говорит, что экономическая реформа пока не создала одинаково благоприятных условий для эффективного применения новых методов хозяйствования в различных отраслях. И в сравнительно невыгодном положении оказались предприятия добывающей промышленности и транспорта.

Щербаков В. И.: «Скажем, шахтёры требуют выделить дополнительные дотации на введение доплат за многосменный режим работы. Объём этих средств примерно 480 млн. Решение о доплатах было принято, но средства на эти цели трудовые коллективы должны заработать сами. Шахтёры этого сделать не смогли. В сравнении с другими отраслями у них более узкое поле для манёвра в зарабатывании средств. На уголь и продукты его переработки установлены твёрдые государственные цены, а не договорные, к тому же нет права распоряжаться распределением угля – это делают в различных формах государственные и местные органы. Отсюда и требование стачечных комитетов, чтобы не весь уголь включался в госзаказ, чтобы часть его можно было продавать по договорной цене.

Конечно, и сами шахтёры использовали далеко не все возможности. В частности, переговоры со стачечными комитетами показали: численность административно-управленческого аппарата только на уровне объединения можно было бы уменьшить на 30–50 %, ликвидировать целый ряд излишних звеньев, таких, как главные территориальные управления “Ворошиловградуголь”, “Донецкуголь” и другие. Лишь эти меры могли бы дать примерно 200 млн рублей, что надо учесть при определении окончательной суммы дотации Минуглепрому СССР. <…>

Удовлетворение требований по увеличению отпусков, пенсий, по оплате времени, затрачиваемого на передвижение в шахте от ствола до рабочего места и обратно, стоит довольно дорого. Скажем, введение оплаты труда за это время в угольной промышленности обернётся 570 млн рублей. А удовлетворение всех требований шахтёров угольной и сланцевой промышленности превышает 2,7 млрд рублей. Это огромные средства, которыми в данный момент государство не располагает. Но я не могу сказать, что все эти требования шахтёров необоснованны.

Значит, надо искать дополнительные возможности. И они есть. Прежде всего, в улучшении организации труда. По мнению стачечных комитетов, например, отвлечения от основной работы составляют по отдельным шахтам 3–5 % численности рабочих. Конечно, это имеет место далеко не везде. Но тем не менее это также важный канал зарабатывания средств.

Видимо, после глубокого анализа всех резервов роста средств на оплату труда и другие льготы общая сумма дотации будет значительно меньше, чем 2,7 млрд рублей, вытекающих из прямого расчёта. И всё же необходимость дотации останется. Свободных средств в государственном бюджете нет. Поэтому правительству, по-видимому, придётся пойти на более жёсткие шаги по внедрению режима экономии. При этом все понимают, что поиск дополнительных средств не должен привести к ущемлению материальных интересов других советских людей. Думаю, что решение вопроса будет идти такими путями. Во-первых, в направлении совершенствования хозяйственного механизма, улучшения инвестиционной деятельности. Во-вторых, надо идти на перенесение сроков сооружения новых объектов, которые могли бы подождать хотя бы 5–7 лет. И наконец, следует стремиться к снижению расходов на управление.

Сами шахтёры – и это отчётливо прозвучало на встречах в Кремле – хорошо понимают, что государственная казна не бездонна, а потому предъявляют строгий счёт своим отраслевым органам, которые должны обеспечить коллективы по возможности недорогой, но обязательно надёжной и высокопроизводительной техникой. А в этом допущено много просчётов»[74].

Существует иллюзия, что шахтёры получали какие-то заоблачные зарплаты. Газета «Известия» опубликовала результаты опроса, проведённого кандидатом экономических наук Г. Шалыгиной. Представление об уровне жизни горняков давали размеры их доходов и жилищные условия. Большая часть опрошенных, а точнее 48 %, имели от 71 до 130 рублей в месяц на члена семьи. 14 % – от 151 до 200 рублей. И только 13 % – свыше 200 рублей. Как выяснили социологи, 12 % бастующих довольствовались доходами меньше 70 рублей на члена семьи.

Что касается жилья, то 43 % горняков сообщили, что живут в отдельных квартирах с удобствами. Однако зачастую эти квартиры были перенаселены: семьи детей жили вместе с родителями, 5–6 человек занимали довольно скромное жильё. В результате у половины бастующих на одного члена семьи приходилось от 5 до 9 квадратных метров площади, а у 23 % – меньше 4 метров. 17 % вообще не имели своего дома и жили либо в общежитии, либо снимали комнату. 13 % сообщили, что имеют свой дом или часть дома[75].

Щербаков В. И.: «Реально для шахтёрских забастовок 1989–1991 годов было столько причин, что, докладывая на Политбюро выводы, я не удержался и сказал, что если бы был шахтёром в Донбассе, то, наверное, стал бы активистом забастовки – так нельзя было жить! Я большую часть жизни провёл в военных посёлках, детских домах, казармах и на строительстве заводов в чистом поле, когда жили прямо на заводе или в недостроенных домах. Было нелегко, но такого скотского отношения к людям раньше я не встречал нигде (сейчас, глядя на происходящее в Донбассе, вижу, что в отношении к шахтёрским регионам мало что изменилось)».

Политические требования тем временем постепенно вытесняли экономические и социальные. Забастовки 1990 года, не говоря уже о волнениях 1991-го не идут ни в какое сравнение с началом этого процесса, поэтому мы расскажем о них в следующих главах.

У описываемых событий были неожиданные последствия. Уже 3 августа 1989 года Верховным Советом УССР был принят Закон «Об экономической самостоятельности Украинской ССР». Первый шаг на пути к развалу государства был сделан той самой «руководящей и направляющей» партией, убрать которую от власти стали требовать шахтёры. О том, что это может произойти, судя по всему, им даже в страшном сне не могло присниться.

Закон