Шрифт:
Закладка:
А потом пел нам почти два часа. Не помню почему, я уехала раньше, спросив Володю: «Доберешься сам?» – ведь я привезла его из театра на своем «москвиче». Только наказала Наде Ефимовой из месткома: «Никаких угощений и ничего спиртного. Высоцкий сейчас не пьет».
А утром меня разыскал по телефону Юрий Петрович: «Где Володя? Ты его вчера увезла из театра? Его нет на репетиции». В те дни, как мне помнится, уже начали репетировать «Гамлета». Тут я порядком труханула, узнав, что Надя все-таки подарила Высоцкому рижский «Черный бальзам». Но тогда все обошлось.
Смотрели мы на Таганке всё по многу раз. Запомнилось, как в первый раз услышали «Охоту на волков». Шел спектакль «Берегите ваши лица» (стихи Андрея Вознесенского). «Я из повиновения вышел – за флажки, жажда жизни сильней!» – кричал Высоцкий, раскачиваясь на протянутых через сцену пяти канатах (нотные линейки) и прямо обращаясь к нам, зрителям. Высоцкий пел так, что, казалось, у него вот-вот разорвутся вены и кровь хлынет горлом. Зал был так наэлектризован, что, казалось, стоит Высоцкому пойти на выход, как все рванут за ним.
В антракте вышли с Юрой и столкнулись с Андреем Вознесенским. «Ну как тебе спектакль?» – спросил Андрей. И Карякин, как всегда, предельно искренний и не знавший в ту минуту, что «Охота на волков» написана не Андреем, а Володей, выпалил: «Знаешь, Андрей, я ведь не очень твой поклонник, но только за одну „Охоту на волков“ поставил бы тебе при жизни памятник». Помнится, лицо Андрея исказилось. Но он промолчал. Всегда был поразительно сдержанным человеком. Повернулся и молча ушел.
В 1967 году Любимов быстро, почти за месяц поставил есенинского «Пугачева». Мы Карякиным бывали на спектакле десятки раз, обычно тихонько приходили к тому моменту, когда на сцену врывался Высоцкий-Хлопуша и зал замирал. Хлопуша, сам бандит, хочет сквозь цепи прорваться к Пугачеву, который сидит на плахе:
Сумасшедшая, бешеная кровавая муть!
Что ты? Смерть? Иль исцеление калекам?
Проведите, проведите меня к нему,
Я хочу видеть этого человека!
В зрительном зале тишина. А потом – взрыв аплодисментов. И только тут зритель замечает, что цепи, настоящие тяжелые железные цепи, о которые бился Высоцкий-Хлопуша, оставили на его теле раны, и раны эти кровоточат. И это не театр, а жизнь.
Помню еще одну сцену. Во время спектакля – наверху над сценой уже появился Хлопуша – в зал буквально врывается из задней двери зрительного зала Марина Влади. Она только прилетела из Парижа, примчалась в театр, чтобы увидеть Володю. Воистину, это было и о ней:
Проведите, проведите меня к нему,
Я хочу видеть этого человека!
В 1976 году начали репетировать «Преступление и наказание». Очень хорошо работал молодой актер театра Саша Трофимов (Раскольников). Но не было Свидригайлова. Его должен был играть Володя Высоцкий, а он, пренебрегая театральной дисциплиной, что ему порой было свойственно, задержался где-то, то ли во Франции, то ли в Америке. В театре ходили слухи, что из театра он уходит.
И вот Володя неожиданно приехал к нам домой в Новые Черемушки. Переполох среди нашей детворы, и не только детворы, когда появился его «серебряный ландо», а потом и сам Высоцкий, трудно описать. Еще долго местная шпана говорила: «Машину этого, – указывала на нашего жигуленка, – не трогать, к нему Высоцкий приезжал!»
Володе важно было поговорить с Карякиным о спектакле «Преступление и наказание». Он с большим опозданием начал репетировать Свидригайлова, и казалось, что у него не получается. Но приехал Володя не за этим. Он хотел сказать, что уходит из театра. Юра ему: «На колени стану. Сделай Свидригайлова. Тогда уходи».
Спектакль получился. Володя из театра не ушел. Его Свидригайлов в сцене с гитарой останется в истории театра. Но играть ему оставалось недолго…
Откуда Высоцкий предчувствовал и почти дотошно знал свою судьбу? Будто сам загадал и сам же отгадал. А может, так: сам ее делал, а потому и знал?
Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
Умоляю вас вскачь не лететь!
Но что-то кони мне попались привередливые…
Коль дожить не успел, так хотя бы – допеть!
Все так и сбылось – как по писаному, как по спетому. А главное: сбылась неистовая его любовь к России, неистовая боль за нее. Сбылась и ответная любовь, ответная боль.
После поминок на Таганке мы шли пешком по Москве. И из многих окон слышался его голос. Всю ночь звучало:
Мы успели: в гости к Богу не бывает опозданий.
Так что ж там ангелы поют такими злыми голосами?!
Или это колокольчик весь зашелся от рыданий,
Или я кричу коням, чтоб не несли так быстро сани!
На поминках Юра пообещал Марине написать о Володе к сороковинам. Писал мучительно. Без конца слушал песни Высоцкого. Казалось уже – не напишет. Тут я ему сказала совершенно серьезно: «Не напишешь – разведусь».
Юра написал статью «…Остались ни с чем егеря» и отослал Марине в Париж. Опубликовать ее в Москве надежды было мало. И все-таки он показал ее Лавлинскому, главному редактору журнала «Литературное обозрение», с которым зимой 1980/1981 года месяца три мы жили рядом в писательском Доме творчества в Малеевке.
Его первая реакция была почти предсказуема:
– Не люблю я Высоцкого, много приблатненных песен, да и не наша это тема.
– Да слушал ли ты его настоящие песни, читал стихи?
В общем, заразил он Лавлинского песнями Высоцкого, которых тот, как оказалось, просто не знал (а многие ли чиновники, даже литературные, знали?).
К годовщине смерти Володи поставил Лавлинский статью в номер на июль 1981 года. Конечно, не обошлось без сопротивления цензуры, ведь тогда о Высоцком еще ничего не было опубликовано. Только Роберту Рождественскому, настоящему «тяжеловесу» в нашей литературе, удалось одолеть начальство и подготовить сборник стихов поэта «Нерв» со своим честным предисловием.
Цензор
