кажется, с дочерью. Поставьте на его место не отца, а самого холодного эгоиста, и того бы неприятно поразил, если б не обидел, начавшийся шум и смех. Молодежь ушла в особую комнату, взявши с собой протодьякона, который подружился с ними, толкал всех своим огромным брюхом и на последнем пении Вечной памяти явно фарсил своим нечеловеческим басом. Другой какой-то огромный поп, приняв меня за брата, осыпал меня благодарностями за приятное соседство и целовал меня, а потом целовал в извинение за свою ошибку. Ротмистр Г. собирался показывать всей публике, как Набоков в Новгороде делает пехотный развод, а другой Г., улан, клялся, что он повезет дьякона в какой-то фикгауз. Я взялся за шляпу и ушел, признавая, что все правы, и все-таки недовольный всеми. Но днем я был доволен.

6 сентября.

В лагерях я досадовал, что мне не приходилось все время быть одному. Этот преизбыток компании должен был обратиться в привычку, и потому первое безденежье, заставив меня сидеть дома, заставило скучать. Напрасно убеждал я себя, что уединение и занятия лучше общества, особенно общества лагерной линейки, — привычка гнала меня с наступлением вечера куда бы то ни было. Так подействовал на меня лагерь, что же должен был он сделать с людьми более безденежными и с более ограниченным кругом занятий? Недостаток шатанья и болтовни обратился у них в скуку, уныние и жалобы на свою судьбу.

Такой ход дел продолжается и «по сие время», маленькая наша компания почти всякий день сходилася наверху, над нашей квартирой, но беседы, вместо коротких и оживленных, как они бывали иногда прежде, сделались длинными и потому невеселыми. Ни одному из членов нечего рассказывать, а иные на время убыли.

На днях сидело нас в клубе четверо, Р., Б., Д. и я. Сначала были пересказаны все события дня, потом сыграно и спето несколько музыкальных вещей из собрания «Скандальных песен и романсов», наконец, все погрузились в унылое молчание, кроме меня, который хранил молчание, только не унылое.

«Чрезвычайно весело», — сказал один из присутствующих. Другой сказал: «Будет чем вспомнить свою молодость». Я заметил, что подобную вещь говорят почти все люди, назвал сказавшего лордом Байроном и по какому-то случаю заметил, что причину тоски и неудовольствия на себя надо искать в нашем бестолковом воспитании.

Моя идея, которая была стара и не требовала пояснений, возбудила сильное противоречие. Мне сказали, что с безденежьем, с недостатком света и развлечения сопряжена тоска, что идеи, связывающие между собой людей с целью в жизни, не что иное, как шарлатанство, или хоть не шарлатанство, а вещь, не способная отогнать скуку и доставлять постоянное удовольствие.

— «Итак, господа, — сказал я, — вы согласны все, что наша скука происходит оттого, что у нас нет денег?»

Все согласились. «Я сам люблю деньги и вижу в них идею независимости. Так кто же мешает нам достать денег?». Все думали, что я шучу, и я в самом деле начал излагать средства для развеселения публики, но на дне была у меня легкая идея возможности всего, если несколько человек захотят с усилием и предприимчивостью.

Мы начали разбирать мой старый проект об основании монастыря около Петербурга, буде надобно, с мощами и чудесами, что подавало возможность кучи смешных сближений и личностей, и сплетней. Я ручался за то, что проповеди будут отличные, что будет хороший стол и хорошая библиотека. Особенных скандалов и разврату в монастыре не допускалось. Успех казался мне несомненным: один рассказ о том, что десять офицеров одного полка гвардии, хотя и ребиндеровской[157], обратились к спасению, произведет эффект. Положение же наше перед совестию было бы не беззаконнее положения какого-нибудь обер-прокурора или другого ворующего и надувающего слуги царского. Да и все в свете разве не основано на надувании, если не каждого в особенности, то всех вообще. Человек иногда бывает открыт и честен с одним человеком, с двумя, но относительно общества он всегда или мошенник, или лжец.

— «Впрочем, если не хотите монастыря, заведемте общими силами бардак».

— «Почтенная дама Александра Ивановна хочет идти во вновь открытое заведение, виноват, в женский монастырь, а потому нам уступит, по знакомству свое собственное. Для украшения и распространения выдается 100 акций, ценой во 100 р. каждая. Р. дать акцию даром, за то что у него имение в Эстляндии. Всякий из акционеров должен распространять практику между своими знакомыми и однокашниками, а сверх того поочередно заниматься хозяйством».

— «Тогда-то, — говорил я, — у вас не будет праздных вечеров, — заботы хозяйства, устройство вечеров и балов займут вас самым приятным образом».

Вошел Г. и по этому поводу наговорил страшную дичь о пользе таких заведений, о Франции, об Англии, чуть не коснулся Тьера и надоел всем.

На другой день мы продолжали наши планы.

— «У нас по соседству, — начал опять я, — много имений под владениями неутешных вдов и старых дев. Имения их маленькие, и не заслуживают других хлопот, кроме гуртовых[158]. Не составить ли компанию для управления всеми этими имениями вместе, доставивши прелестным помещицам общее хорошее помещение, отличный стол и наемных утешителей?».

Наконец, предложен был последний план: покупка общими силами хорошего имения для того, чтобы составить там компанию помещиков одного и того же имения, поселиться вместе и заботиться о улучшении имения и средствах разбогатеть. В свободные же часы собираться вместе, болтать, читать, охотиться. По всей вероятности, такая же жизнь была бы спасена от нужд и мелочных хлопот.

Но увы! денег ни у кого не было, даже жалованье было забрано до такой степени, что никто не интересовался о времени раздачи его за прошлую треть.

Однако все это вранье навело меня на мысль: могу ли я, бросив службу и не получая других доходов, кроме своей части с нашего имения, в таком положении остаться довольным своей судьбой? Вопрос в настоящее время не применяемый к практике, но полезный для того, чтобы знать свои силы на случай несчастия или каприза. Скитаться с мизерным доходишком по Петербургу, середи вонючих квартир, видя недоступный себе образ жизни, я не могу. Сидеть за книгами где-нибудь на чердаке я не могу. Не надеюсь довольно на себя, чтоб встреча с людьми, прежде равными мне по положению в свете, не произвела на меня неприятного действия. Моя наблюдательность очень сосредоточенна и очень ленива, и потому разнообразие характеров и людей, видимое вблизи, не вполне меня удовлетворит.

Зато иметь, как я имею, свой уголок, красивый,