Шрифт:
Закладка:
«Молодые коммунисты»
Первый вызов руководству КПТ в начале 1920-х годов был брошен группой самопровозглашенных «молодых коммунистов». Эти люди были еще более юны и успели получить некоторое образование в партийных учебных заведениях. Помимо этого, они были затронуты повсеместной радикализацией молодого поколения среднеазиатских элит, обусловленной борьбой в мусульманском обществе. В 1924 году члены этой группы бросили вызов тогдашнему мусульманскому руководству КПТ, обвинив его в соглашательстве, патриархальности и карьеризме и настаивая на более быстрых изменениях, особенно в сфере культуры. Однако социальное происхождение «молодых коммунистов» мало чем отличалось от социального происхождения их старших товарищей. Группу возглавлял У Ишанходжаев (1899–1937), еще один выпускник русско-туземной школы и гимназии в Андижане, пришедший к общественной деятельности через журналистику и с 1921 года трудившийся в Наркомпросе. В 1920 году он одним из первых среди туркестанцев поступил в Коммунистический университет им. Я. М. Свердлова; в 1922 году назначен редактором газеты «Туркистон» – официального органа КПТ; в январе 1924 года избран в ТурЦИК[419]. Еще один «молодой коммунист», Р. А. Иногамов (1902–1938), к 1924-му провел в университете им. Свердлова уже три года[420]. X. X. Бурнашев (1900–1938) родился в татарской семье в Намангане. Также выпускник русско-туземной школы, в 1917 году он бросил ташкентскую гимназию и занялся общественной деятельностью. Работал в «Иштирокиюне», в 1919 году вступил в партию. Быстро поднялся по ступеням партийной иерархии при Туркбюро, будучи избран в парткомитеты Ташкента, а затем Сырдарьинской области, после чего в сентябре 1921 года стал секретарем Ферганского обкома[421]. А. И. Икрамов (1898–1938) происходил из чрезвычайно уважаемой ташкентской семьи мусульманских ученых, до революции активно занимавшихся общественной жизнью. Один его дядя участвовал в издании официальной «Туркистон вилоя-тининг газети», а другой был избран во Вторую думу единственным «туземным» депутатом от Ташкента[422]. Икрамов получил вполне типичное для молодых людей его круга воспитание. К 1917 году его женили на дочери одного из деловых партнеров отца. Но революция заставила Икрамова интересоваться общественной жизнью совсем в ином ключе, чем его семья, и он проделал традиционный для первых местных коммунистов путь от преподавания и издательской деятельности до членства в КПТ. Икрамов быстро поднялся по партийной лестнице и в 1922 году был направлен в Коммунистический университет им. Я. М. Свердлова. Он развелся с женой и позднее женился на русской еврейке Е. Л. Зелькиной, с которой познакомился в университете. Политическое неповиновение в данном случае сопровождалось личным.
В своей декларации о намерениях «молодые коммунисты» объявили, что они наиболее «марксистски образованные» среди коммунистов-мусульман и поэтому выступают «против всех… фракционно-карьеристских, патриархально-консервативных демагогических влияний» в жизни партии. Их «программа максимум» предполагала «как окончательную эмансипацию партии (именно всей партии) от всякого прошлого», которая «пока еще не выполнена», как минимум же они хотели очистить КПТ от всех членов с «патриархальными предрассудками»[423]. Весной 1924 года «молодые коммунисты» начали массированное наступление, как внутри, так и вне КПТ, по вопросу о положении женщин в обществе, требуя, чтобы партия наложила запрет на тяжелые ткани и закрывающие лицо сетки из конского волоса, которые обычно носили женщины в оседлых сообществах Средней Азии. По терминологии РКП(б), «молодые коммунисты» являлись «левыми», и потому есть соблазн причислить их к «левым уклонистам», выдавливавшимся из партии в эти годы. Однако их размолвка со «старой гвардией» произошла главным образом из-за культурной политики. Кроме того, нетерпеливое стремление «молодых коммунистов» к переменам обусловливалось антиколониальным настроем и заботой о нации, о ее быстром прогрессе, которому, по их мнению, препятствовали карьеризм, недостаточная преданность революции и столь же недостаточная критика местного русского руководства. Как писал в своей первой редакционной статье Ишанходжаев, став редактором партийной газеты,
в историческом смысле последними завоевателями Туркестана являлись славяне, и Туркестан был освобожден от их гнета только после великой социальной революции. Но освобождение это формальное. Пролетариат, который стремится к объединению с местными трудящимися, вышел из господствовавшей нации, и болезнь колониализма крепко засела в его сознании. Это крайне негативно отразилось в переменах в Туркестане[424].
Его надежда на то, что советская власть излечит эту «болезнь сознания» и изменит соотношение сил на практике, мало чем отличалась от надежд Рыскулова.
Партийное руководство в те годы не слишком благосклонно относилось к подобным «левым эксцессам» в национальных республиках[425]. В 1922 году Центральный комитет осуществлял контроль за чисткой и изгнанием левых из Бухарской коммунистической партии. В Туркестане реакция была более гибкая. Ишанходжаева и Бурнашева отправили в Коммунистический университет им. Я. М. Свердлова, прочие же остались в Туркестане и в следующем году заняли важные посты во вновь образованном Узбекистане. ЦК уже давно питал недоверие к ташкентской старогородской парторганизации. Одним из первых действий И. А. Зеленского по прибытии в Ташкент в качестве нового главы Средазбюро в 1925 году являлся надзор за отстранением «старой гвардии» и ее заменой новыми людьми. Ташкентский комитет партии был поставлен под непосредственный контроль московского ЦК[426]. Икрамова назначили секретарем Центрального комитета новой Коммунистической партии Узбекистана (КПУз), а Иногамов стал первым народным комиссаром просвещения. «Молодым коммунистам» предстояло сыграть важную роль в культурной политике следующих лет.
И все же, несмотря на все старания Зеленского, приручить новообразованную Коммунистическую партию Узбекистана оказалось непросто. Слишком многие из ее национальных членов, включая тех, кому было доверено возглавить партию, имели собственное мнение. Для руководства КПУз, даже для «молодых коммунистов», революция по-прежнему означала национальный подъем, уничтожение колониального наследия, стремление к «подлинному равноправию» и, возможно, главное – право голоса при определении повестки советской работы в республиках. Если, как писал Ишанходжаев, болезнь колониализма «засела в сознании» русского пролетариата, то коммунисты-мусульмане ожидали, что советский режим примет какие-то меры. Но все это не входило в повестку партии. Поэтому надежды на быстрые изменения с участием коренного населения не оправдались, и коммунисты-мусульмане не получили власти у себя на родине. Контроль центра (через назначенное Средазбюро) дополнялся назначениями европейцев, осуществлявших множество важных функций, и на другие посты. Даже в ЦК КПУз узбеки не превосходили численностью европейцев, а ответственный секретарь оставался русским. Местные русские сохранили собственническое отношение не только к партии, но и к революции и советскому строю в целом. Что еще важнее, партия оставалась европейским пространством, в котором даже представители узбекской элиты были чужаками. Поэтому трения между европейцами и «туземцами» представляли собой ярко выраженную черту партийной жизни того периода. Отсутствие
