– Да просветит и простит тебя Бог! Лицемерка в монастыре хуже всякой продажной развратницы. Постригайся в монахини и молись! Да сохранит тебя Пресвятая Дева! Для падших, к числу которых принадлежишь и ты, замкнутость монастыря – настоящее убежище!

Эбергард произнес эти слова, как серьезное наставление, но задушевным голосом; казалось, этот благородный человек хотел еще спасти и возвысить то погибшее существо, которое составляло проклятие его жизни.

Но Леона с торжествующей, язвительной улыбкой подошла к голубой портьере; гордо выпрямившись, считая уже себя неприкосновенной, устремив глаза, сверкавшие ненавистью, на Эбергарда, надела она на лицо маску, надвинула на глаза капюшон и скрылась за портьерой, чтобы, пробившись сквозь густую толпу масок, оставить Звездную залу и дворец графа.

Когда Мартин по приказанию Эбергарда унес бокалы и склянку, крестоносец раздвинул голубую портьеру и возвратился в Звездную залу. Он попросил молодого офицера ничего не говорить о странном происшествии и, казалось, в хорошем настроении присоединился к гостям.

Маскарад продолжался до рассвета. Граф ничем не выказал волнений ночи, он казался веселым и беспечным.

XXIII. Возлюбленная императора

Камергер и Леона находились в достаточно близких отношениях. Правда, старались скрывать свой союз, чтобы свободнее действовать. Оба ненавидели графа Монте-Веро. И еще больше возненавидели его и боялись с тех пор, как не удалось их третье покушение на его жизнь.

Леона знала, что Эбергард мог довести ее даже до виселицы, так как имел доказательства ее прежних проступков и к тому же знал мучительную тайну, касавшуюся ее матери. Но душу этой честолюбивой женщины наполняло лишь низкое корыстолюбие, еще больше увеличивавшее в ней ненависть к Эбергарду. Она знала, что он владел несметными богатствами, которые должны были принадлежать ей по смерти Эбергарда и его ребенка. Она была его единственной наследницей, наследницей неисчислимых миллионов, благодаря которым могла бы потом блистать как всеми обожаемая красавица-княгиня.

Ненависть Леоны имела еще третью причину. Эбергард постепенно сближался с принцем Вольдемаром, который мало-помалу стал охладевать к мисс Брэндон, казалось, какая-то особенная сила влекла его к графу Монте-Веро. Он освободился также от своей тени, что и заставило камергера фон Шлеве еще крепче соединиться с Леоной, так как он предвидел, что его влияние и власть приходили к концу.

Бледный, постоянно улыбавшийся барон до появления графа Монте-Веро играл весьма важную роль при дворе. Он прибрал к рукам не только принца Вольдемара, но в то же время не забыл и королевы, которая предпочитала его прочим придворным как набожного человека.

Теперь же Эбергард затмил камергера в глазах не только их величеств, но и принца Вольдемара…

Настала пора любой ценой низвергнуть графа.

Шлеве посоветовал графине Понинской идти в монастырь Гейлигштейн, где обещал ей место игуменьи, и оттуда под прикрытием монашеской рясы с его помощью действовать при дворе. Он хотел прибрать к рукам графа Монте-Веро и его дочь, не подозревая, что Леона была ее матерью, но зная достаточно, чтобы причинить сердцу Эбергарда глубокие страдания. Барон горько упрекал себя за то, что в ту ночь, когда Маргарита, бежавшая из виллы принца, вдруг явилась перед ним, он не оставил ее у себя, так как мог бы извлечь из этого немалую выгоду. Но он все еще надеялся с помощью Фукса и Паучихи найти покинутую возлюбленную принца, и тогда у него в руках будет орудие, которым он не только вовлечет Эбергарда в душевную борьбу, в которой отеческая любовь графа возьмет верх, но и подставит ему западню, где он неминуемо должен будет погибнуть.

Вернемся теперь к той январской ночи, когда бедная Маргарита, объятая отчаянием, утратив разум и бросив своих детей, бежала от них и свалилась под покрытыми снегом деревьями.

Если бы обморок продлился до тех пор, когда ледяной мороз окружает человека прекрасными сновидениями, она умерла бы, как и ее дети.

Но Бог решил иначе!

Маргарита внезапно очнулась, как будто ее позвал какой-то голос; эти минуты, которые она в бесчувственном состоянии пролежала на снегу, показались ей часами; она протерла глаза и провела рукой по лбу – сознание снова вернулось к ней, а вместе с ним и вся неимоверная тяжесть ее бедствий.

– О Боже! – воскликнула она, быстро подымаясь. – Мои дети – оба – что я сделала! Мои дети замерзли, и я – их убийца! Надо скорее вернуться назад! Припомнить место, куда в порыве отчаяния я положила их. Где это было? О Матерь Божия, помоги мне – я теряю рассудок! Спаси меня! Да, там, возле кладбища – скорее, скорее беги туда, чтобы согреть их на своей груди!

Маргарита побежала сначала к тому месту дороги, где оставила одного ребенка; с лихорадочной поспешностью оглянулась она кругом – не обманывается ли? Нет, вот два дерева, ветви которых склонились почти на землю. Она нагнулась, здесь, здесь лежал ее ребенок, это видно по сухим листьям, с которых она тогда стряхнула снег, но ребенка не было.

Уж не представилось ли ей в бреду, что она бросила сначала одного ребенка, а потом, отойдя немного, другого?

Маргарита, мучимая смертельным страхом, побежала дальше, громкий крик радости вырвался из ее груди, когда она увидела, как на земле что-то шевельнулось – это был ее ребенок! Но только один – другого не было! Она взяла ребенка на руки и прижала к своему сердцу, потом снова пошла искать под каждым деревом.

Напрасно – второй ребенок исчез бесследно. Отчаяние овладело ею, только теперь материнская любовь со всею силою пробудилась в ней.

Вокруг не было ни души, стояла ночная тишина. Несчастная мать, подгоняемая новой надеждой, снова принялась искать своего ребенка, но напрасно.

Тогда внутренний голос шепнул ей: «Благодари Пресвятую Деву, грешница, за то, что ты нашла и спасла хоть это сокровище. Считай утраченное дитя карой и испытанием небесным! Преклони колени и молись! Что стало бы с тобой, если бы ты нашла детей, дарованных тебе Богом, мертвыми по твоей вине? Кайся и молись!»

Маргарита еще крепче прижала к себе крохотное существо, бережно завернула его в свой платок и, шепча молитву, покинула место, где потеряла второго ребенка.

Уже начало светать, когда она достигла предместья; словно бродячая нищая, шла она мимо низких домов, и добрые прохожие, которые видели ребенка у груди молодой женщины, подавали ей хлеб.

– Куда же ты идешь теперь по снегу в такую стужу? – с участием спрашивали они.

Маргарита пожимала плечами и подымала глаза к небу, как будто хотела сказать: «Я не знаю – спросите Его».

Как преследуемая,