— Я заплачу виру по правде, Верховный, — пожал я плечами. Я никого не убил, не ограбил, так что даже если у жрецов взыграет алчность, большой вира не будет.

Радомир поджал сухие сизые губы и спросил:

— Ты хочешь обвинить кого-то из жрецов во лжи?

Я зло улыбнулся.

— Я⁈ И в коем случае? Я хочу суд Богов с теми жрецами, что судили поединок княжны Бежецкой и боярича Нездина. Ну и с этим, — не глядя ткнул пальцем в сторону вонючки.

Старик кхекнул и зло посмотрел на своих подчиненных. А вот и троица слепых судей! Посвященный Хель добродушный толстячок тут же осунулся и побледнел. Полненькая милашка в зеленых одеждах ожгла меня ненавидящим взглядом. Да, с этой красоткой я бы за один стол не сел. Отравит, как пить дать. А вот служитель Одина смотрел прямо и с вызовом. Неужели не при делах? Или так уверен в себе?

­– Сигурд, Калф, Живана — он перевел взгляд на обгадившегося дворянчика и, брезгливо дернув щекой, повернулся к жрецам, — Вы согласны на суд Богов?

— Да! — вскочил воин, схватившись рукой за пояс, в месте, где должен висеть меч. Нет, этот точно не при делах! Даже жалко, если придется его убить.

— Калф?

Толстячок скукожился еще сильней и, позеленев, судорожно мотнул головой. Это движение можно было интерпретировать и как отказ и как согласие. Если бы не сиплый писк, раздавшийся из горла жреца. Радомир нахмурился так, что из под косматых седых бровей не стало видно глаз.

— Живана?

Женщина зашипела, как змея и миловидное лицо ее исказилось в отвратительной гримасе.

— Живана? — повторил Верховный еще раз.

— Нет, — сипло выдохнула она, — Нет! — прокричала она еще громче.

— Таааак, — голосом не предвещавшим ничего хорошего протянул старик и поднялся со своего трона, опираясь на витой посох, — Таааак! — его глаза полыхали синим ледяным огнем, — С девицы Сольвейг снимаются все обвинения. Отныне девица Сольвейг, ­– старик, замявшись, посмотрел на меня.

— Рей, ­– подсказал я новую фамилию моих подопечных.

— Рей, — повторил Радомир, — дворянка рода Раевских один раз обратившись в любой храм Великого Княжества Новгородского, сможет получить любую помощь, каковая будет в силах Храма. О том сегодня же будут разосланы грамоты по всему Княжеству.

Бедная Сольвейг едва не упала в обморок, когда на нее уставились два океана стужи, бурлящие на месте глаз Верховного жреца. А старик продолжал.

— На боярина Раевского за угрозы и неуважения к служителям Храма налагается вира в пятьсот гривен, которая должна быть внесена в кассу Храма не позднее трех дней.

Я, усмехнувшись, кивнул. Вира была чисто символическая.

— Сигурд, Калф и Живана помещаются до завершения следствия по вскрывшимся обстоятельствам в темницу. Расследование проведет Яри Темный, — тут же со своей скамейки поднялся лысенький невзрачный мужичок в сером балахоне и склонился перед Верховным.

— Умил Хлюсов, дворянин рода Нездиних за клевету и вмешательство в поединок, проводимый под сенью Храма всех Богов, приговаривается к смерти! — за спиной послышался тоскливый вой и какая-то возня. Обернувшись, хлыща я уже не увидел — уволокли, ровно, как и виновных жрецов.

— Суд Богов окончен! Оставьте меня, — синее ледяное пламя в глазах потухло, и старик устало опустился на трон.

Ну и нам пора. Я взял оцепеневшую девочку за руку и пошел на выход. Самое главное позади, осталось только покинуть это не очень гостеприимное место. Мало ли, вдруг у этой троицы есть подельники, или старый хрыч передумает и решит, что мы слишком много знаем. Уже в дверях услышал знакомое хихиканье. Судя по тому, как вздрогнула Сольвейг не я один. Резко обернулся — никого. Зато первому смеху вторил еще один, мелодичный, как ручей. Но никто так и не появился. Девочка прижалась ко мне, подрагивая всем тельцем. В трущобах была еще той оторвой, а тут довели. Но столько, сколько выпало в последнее время на ее долю — не всякий мужчина выдержит. Приобнял ребенка за плечи и оттопырив средний палец, ткнул его в сторону статуи Хель, а потом и Живы. В ответ получил еще более веселый смех и совершенно охреневший взгляд Верховного жреца.

Глава 18

Сольвейг знала, верила, что ее спаситель за ней придет. Иначе и быть не могло, ведь он ей послан Богинями. Там, в храмовой темнице, она слышала их ободряющий шепот, ощущала кожей тепло их рук. Поэтому, когда к ней пришли жрецы и стали угрожать, она лишь улыбнулась им. Потому что чувствовала — Хель с Живой недовольны своими служителями. Женщина попыталась как-то воздействовать на Сольвейг, и когда у нее не получилось, девочка заметила страх, мелькнувший в ее глазах. Жрица тут же поспешно ушла, буквально утащив за собой второго, пухлого, с добродушным лицом и змеиным взглядом.

Сольвейг осталась одна в абсолютной темноте. Сначала пропало ощущение присутствия Богинь. Вот она чувствовала их рядом и вдруг все пропало. Остались только давящая, осязаемая, густая, как кисель, тьма и мерный, раздражающий, сводящий с ума стук падающих на камень капель воды. Тук-тук-тук-тук… Пропало чувство пространства и времени. Девочке стало казаться, что она в нигде и в никогда. Как она обрадовалась старому, хромому надзирателю, принесшему ей скудную пищу — сухую соленую рыбину и черствый, почти каменный сухарь. Свет от фонаря, болтающегося в дрожащей руке старика, словно вернул ее к жизни. Ненадолго. Несколько минут, скрежет закрывающегося замка и опять тьма.

Ее еще несколько раз кормили. Сольвейг не помнила сколько. Все казалось не настоящим, призрачным, словно она умерла. Если бы не этот дрожащий свет фонаря, изредка пробивающийся сквозь тьму. Она молила Богинь, чтобы они пришли к ней, помогли, спасли. Потом перестала. Зачем, если ее все равно никто не слышит? Зря она ждет помощи и поддержки. Жизнь учила ее только одному — надеяться можно лишь на себя и ни на кого больше. Так почему она вдруг решила, что сейчас что-то