выход из положения или подвернется счастливый случай, – думал он. – Ведь я не раз слышал от бывалых разведчиков о таких случаях, которые даровали им свободу. Может быть, и мне повезет», – с этой согревающей надежду мыслью он и заснул. Сначала услышал музыку и слова незабываемого вальса: «Этот юнкерский бал… Он звенел и сверкал, он искрился, как брызги шампанского, этот танец-полет нас с собою зовет, в бесконечную юность зовет…» Потом, словно из тумана, появилась Лизонька, и он пригласил ее на тур вальса. Она, потупив взор, доверчиво вскинула ему на плечо руку и, обдав нежным ароматом духов, закружилась с ним в танце, невесомая и пластичная, словно сказочная фея…

– Merci, monsieur, – еле слышно лепечет Лиза, как только замолкает оркестр, а он целует ей ручку и влечет за собой.

– Я не хочу за тобой в тюрьму! – кричит неожиданно она при виде тюремных ворот и толстомордого ключника, громко звенящего ключами…

– Вставайте, господин хороший! – звеня ключами, разбудил Алексея надзиратель. – Вас ждет господин следователь.

– Почему вы не требуете, чтобы я вызвал французского военного атташе? – спросил гауптман, как только арестованный вошел в просторную камеру со столом и двумя привинченными к полу табуретами.

– Я хотел бы потребовать у вас адвоката, – возмущенно ответил Алексей, – но в том правовом беспределе, который существует сегодня в королевстве, я догадываюсь, что никогда его не дождусь.

– Вы правильно догадываетесь, – ухмыльнулся немец, – ибо король Густав V, несмотря на нейтралитет, всегда был и будет нашим лучшим другом. А я вижу, вы его не уважаете, говоря о правовом беспределе. Ведь я могу подать эти ваши слова, как оскорбление королевской власти и призыв к революции.

– По мне лучше за политику пострадать, чем за выдуманное вами шпионство.

– Не надейтесь, я, имея на руках собственноручные показания вашего связного, докажу в королевском суде, что вы французский шпион и тайно прибыли в Швецию, чтобы угрожать безопасности ее друзей. Вас полностью изобличает вот этот снимок, – немецкий офицер протянул Алексею газету со снимком, на котором он вместе с другими любопытными постояльцами Гранд-отеля бы запечатлен в момент задержания «французского шпиона». – Связной просто не успел передать вам шпионскую информацию и шифроблокноты, которые при аресте, были у него обнаружены. Кроме того, у нас есть достоверная информация о том, что вас доставили в порт Мариенхамн на военном корабле ваши русские союзники.

– Насколько я знаком со шведскими законами, королевский суд не станет рассматривать это шитое белыми нитками дело, и прежде всего потому, что Франция не воюет со Швецией. Кроме всего прочего, вы не докажете, что я французский шпион, потому что я въехал в королевство вполне законно, как гражданин дружественной страны.

– Не надейтесь на снисхождение судей. Все во многом будет зависеть от ваших добросердечных признаний…

– Вы мне уже не первый раз говорите о каком-то связном, – возмущенно прервал Алексей немца, – так не логичнее ли вам провести очную ставку.

– Я не могу этого сделать, – скривился словно от зубной боли гауптман, – потому что в настоящее время ваш коллега находится в Германии и под давлением веских улик дает признательные показания. Предупреждаю вас, если вы будете и дальше запираться, то я буду вынужден и вас транспортировать в Берлин и тогда, откровенно говоря, я вам не позавидую. Меньшее, на что вы можете рассчитывать – каторга, – пригрозил он. – А если и там будете запираться, то вас просто повесят. Так что, лучше будет, если вы сознаетесь в своем шпионстве и назовите своих агентов. Взамен вы получите новый паспорт, 100 тысяч марок и полную свободу.

Тщетно пытался гауптман посулами и угрозами принудить Алексея признаться в шпионстве. Несмотря на упорное молчание Свиньина, он с немецкой педантичностью каждый день, в течение почти целого месяца вызывал его в камеру для допросов, задавал одни и те же вопросы, грозил страшными карами и в бессилии топал ногами. А в заключение каждого допроса, нервно разбрызгивая пером чернила, заносил в тощую папку, озаглавленную «Französischer Resident Cartelainen», ставшую уже традиционной строку: «Французский резидент отказался вести разговор на военные или политические темы».

Алексей находился на третьем этаже тюрьмы, где по соседству с ним томились в одиночках и общих камерах в основном политические. По указанию гауптмана, он содержался в тюрьме тайно, ни с кем из заключенных не встречаясь даже на прогулке.

Условия содержания для Алексея, привыкшего еще в училище к неприхотливой казарменной жизни, были довольно сносными. Ему сохранили гардероб и даже вернули чемоданчик с бельем и туалетными принадлежностями. Раз в неделю приходил надзиратель и уносил белье в стирку. Первую неделю, надеясь хоть что-то от него добиться, гауптман разрешил ему заказывать обеды и ужины в единственном, находящемся на тюремном острове трактире. Но видя, что арестант упорствует, он ужесточил режим. Тюремный надзиратель, который носил Свиньину трактирные деликатесы, сообщив о запрете немца, искренне пожалел арестованного и тут же предложил за меньшие деньги стряпню своей супруги, которая готовила обеды для тюремщиков. Алексей был рад и этому и, стараясь развить завязавшиеся между ними дружеские отношения, периодически поощрял услужливого ключника деньгами. Теперь в отличие от остальных арестантов он коротал длинные зимние ночи за чтением книг при свете лампы, которой снабдил его надзиратель.

Часто, соскучившись по человеческому общению, Алексей, встав на табуретку, заглядывал в зарешеченное тюремное окошечко и с удовольствием наблюдал за людьми, снующими по занесенному снегом берегу и покрытому толстым прозрачным льдом широкому проливу. Любовался видневшимися вдалеке островерхими башнями кирх, бледно-красными контурами домов и дворцов исторического центра Стокгольма. Иногда ему казалось, что он даже видит двухэтажный домик дядюшки Акселя, чувствует аромат корицы, доносящийся из кухни любимой тетушки. Но объективная реальность вновь и вновь возвращала его на круги своя, в тесную, серую, полутемную комнатушку, которая днем освещалась лишь маленьким окошком. И тогда он вновь и вновь возвращался к грустным мыслям о неблагодарной судьбе. Чтобы уйти от этих сводящих с ума мыслей, Свиньин старался чем-то себя занять. По утрам и вечерам он делал зарядку, используя топчан, как упор для отжимания, а для других физических упражнений, которые помнил еще по училищу, применял намертво прикрепленную к полу табуретку. Вскоре, уверившись в глубине души в то, что рано или поздно, а найдет достойный выход из этого, казалось бы, безвыходного положения, Алексей подчинил все свои действия единственной мысли – выбраться на свободу. С каждым днем он понемногу увеличивал физические нагрузки и вскоре почувствовал, что, полностью подчинившись душевному порыву, его тело становится крепким и пластичным и уже в полной мере готово перенести любые тяготы и