Шрифт:
Закладка:
А потом Род отвернулся и, небрежно отбросив бутылку, впрыгнул обратно на сцену. Моя только что обретённая уверенность подтаяла, а счастье, мигом ранее заполняющее помещение, теперь едва ли умещалось в ладошку. А чего ты хотела, Майя? Что изменилось между вами за прошедшие сорок минут? Ровным счётом ничего.
Наверное, нужно было уйти, прервать сладкую пытку созерцания, забуриться в гримёрку, чтобы не слышать его острого, обжигающего голоса, не застревать на порывистых движениях, но я не могла, и как парализованная ядом, следила за ним.
Я снова сникла, но запретила себе паниковать и отчаиваться. Я ещё ничего не предприняла, рано сдаваться. Но старые привычки не искоренить так быстро. Невозможно упиваться всю жизнь депрессией и избавиться от неё в одночасье.
Концерт продолжился в новом режиме: взрывные соло, мощная лирика — ударная доза музыки в кровь. Остальные мои согруппники разбрелись кто куда, оставив меня одну. Я могла пойти к Эми и Симе и, уверена, пробилась бы к ним. Заманчивое предложение — понаблюдать за Родионом из первого ряда, но мне хотелось смотреть и слушать концерт именно отсюда, так я чувствовала себя не поклонницей, а коллегой, равной. Не выше и не ниже, но оценённой по достоинству.
А ещё я подозревала, что ему станет неприятно увидеть меня под самым носом, не хотела мешать его выступлению и портить настроение. Правда, оно, похоже, уже подпортилось. Поведение вокалиста сменилось на дерзкое и порывистое. Строчки песен он не пел, а кричал, всё чаще переходя на экстремальный вокал. Я почти ничего не разбирала, а народ ликовал. Звучало круто, не спорю, но какой болью щемило сердце!
Наши оба сердца.
Ещё несколько песен прошло в таком ядерном режиме. Пик эмоций нарастал, и я испугалась, что сейчас он сломается, потому что невозможно терпеть то, что по ощущениям жгло его изнутри. Но парни взяли передышку, заиграв лиричную композицию. И мурашки разодрали мою кожу — до чего красивую мелодию вплёл сюда Тим. Бас и барабаны звучали как ритм сбившегося сердца, а трели гитар — как переливы души.
Родион остановил свой бешеный бег и замер в центре. Свет приглушили, направив единственный луч на вокалиста. Поэтому ли он прикрыл глаза, что свет бил ему в лицо? Или просто устал? На лбу и щеках блестел пот. А, может, так проще было концентрироваться?
Он распрямил спину, вытянулся как струна на грифе, обнял одной рукой стойку, а другую запустил в волосы. Я выдохнула, порадовавшись минутке спокойствия, и вслушалась в чистый непередаваемый вокал. Но когда до меня дошёл смысл, я не смогла вдохнуть.
Музыка объединяла и сглаживала, говорила и показывала, и даже такие глухие и слепые как я, видели и слышали. Это единственная вещь, в которой я никогда не сомневалась и в которую верила, как в незыблемую. Родион использовал свои песни — этот универсальный язык — чтобы поделиться печалью и злостью, сплавленными вместе в сокрушительном звучании. Он выбрал музыку, чтобы донести до меня свои чувства.
Мир завертелся, как в долбанном миксере. Стало жарко и холодно одновременно: кровь вскипела и выпарилась, все процессы остановились. Больше не было Майи, она улетучилась, смешалась с воздухом.
Эти строки предназначались мне! Родион посвятил песню глупой и упрямой девчонке, которой открыл свои чувства и протянул свет души, а она не приняла дар.
Некуда было деться от этой острой правды, но я и не собиралась бежать. Я встретила её и позволила заполнить себя, поверила в чудо — что этот невероятный парень, этот замечательный человек любил меня.
Меня…
Со всеми заботливо откормленными тараканами, заморочками и косяками, всеми недостатками и мнимыми достоинствами. Я для него не единичный звук, а целая гамма.
Почему это дошло до меня только сейчас? Сколько раз Родион пытался сказать, а я не позволяла ему это сделать? Каждый его шаг ко мне был серьёзен, он не играл и не шутил, и уж тем более не издевался и не обманывал. Что привлекло его во мне, что он разглядел, раз всеми силами пытался добиться взаимности, обрести меня в своей жизни?
Теперь это не имело значения. Важно то, что мы оба чувствовали.
Мне хотелось броситься на сцену прямо сейчас, обнять его и сказать, что люблю. Плевать, что на глазах у целой толпы. Но… я разбила ему сердце. Не прощался ли Родион с любовью этой песней? Предчувствие поражения остановило меня, когда я уже шагнула из-за кулис. А через мгновение музыка отзвучала, и свет погас. Чтобы через секунду зажечься снова и замерцать. Воздух раскололся криками, визгом и аплодисментами.
Я хлюпнула носом, и только сейчас заметила, что расплакалась. Обтерев мокрые щеки, я с тоской подумала, что упустила момент. Или правильно сделала, не поддавшись порыву? Зачем позорить себя и его? Что он ответил бы мне? Растерялся и посмотрел оторопело? Концертная сцена — не место для признаний. Что за показуха — делать чувства публичными? Нет, господа, только наедине, только хардкор.
Родион улыбался довольно, но грустно. Передышка закончилась, зал снова заполнился совокупностью мощных звуков. Парень взметнулся по лестнице к ударке, чтобы запеть новую песню оттуда. Его голос звучал громко и жёстко, каждое слово било под дых, истекало болью и желчью. В нём чувствовались уверенность и пыл, запах металла, пыли улиц и горящих надежд:
Меня накрывали волны дрожи. Я едва стирала слёзы, как текли новые. Эти строки снова относились ко мне, но с какой яростью и болью пел их Родион! Он снова сбежал вниз, и я не могла оторвать взгляда от его отрывистых и резких движений. Никогда не видела его на сцене таким злым, таким отчаянным и сумасшедшим. Сколько надрыва и боли! Казалось, от яростного скрима разорвутся связки и не только его, но и мои.
