и лучшіе романы, Джоржа Эліота, для сторонниковъ художественнаго реализма, являлись умными и даровитыми сочиненіями на общественно-нравственныя темы. Поживя въ Англіи, не трудно было признать, что иначе и не могло быть, до поры, до времени. Собирательная душа британской націи, прежде всего, отзывчива на вопросы нравственнаго порядка; для нея внутренній психическій міръ, гдѣ должна царствовать совѣсть — важнѣе міра внѣшняго — красокъ, образовъ, звуковъ. Поэтическими настроеніями англійскіе стихотворцы были всегда чрезвычайно богаты, умѣли относиться къ природѣ какъ рѣдкіе изъ французовъ, но и въ ихъ лирическихъ изліянияхъ міръ внутренний звучитъ гораздо ярче и все богатство изобразительныхъ пріемовъ служить почти всегда только отражениемъ души поэта.

Съ литературнымъ Лондономъ въ сезонъ 1868 г. знакомилъ меня всего больше писатель, бывшій тогда однимъ изъ самыхъ преданныхъ друзей русской литературы. Имя Рольстона извѣстно и у насъ, какъ одного изъ немногихъ британцевъ, поработавшихъ на славу русской изящной словесности. Меня съ нимъ познакомилъ тотъ самый. Артуръ Бенни который сыгралъ какую-то полутаинственную роль въ нашемъ движении начала 6о-хъ годовъ. Припомню, что покойный Н. С Лѣсковъ напечаталъ о немъ маленькую брошюру, которая имѣла цѣлью очистить память этого человѣка отъ разныхъ подозрѣній. Онъ былъ нѣсколько лѣтъ сотрудникомъ многихъ петербургскихъ журналовъ и газетъ и болѣе года работалъ и въ «Библіотекѣ для чтенія», когда я издавалъ этотъ журналъ. Сколько помню, его и привелъ въ редакцію Лѣсковъ. Бенни былъ сыномъ протестантскаго пастора въ Варшавѣ, родомъ еврея, и кровной англичанки. Онъ, какъ истый энтузіастъ, кинулся въ тогдашнее передовое движеніе русскаго общества и его запутали въ одно политическое дѣло, за участіе въ которомъ онъ и былъ, какъ иностранецъ, высланъ изъ Россіи, послѣ чего поселился въ Лондонѣ и корреспондировалъ въ Италіи. Когда папскія войска дрались съ Гарибальди, шальная пуля какого-то паписта раздробила ему кисть руки; онъ попался въ плѣнъ, пролежалъ въ одномъ изъ госпиталей Рима и послѣ ампутаціи умеръ. Для меня Бенни, въ первый мой пріѣздъ, былъ очень цѣннымъ чичероне. Ему и Рольстону былъ я обязанъ всякаго рода указаніями по русской литературѣ и журналистикѣ. Тогда Рольстонъ состоялъ библіотекаремъ въ Британскомъ музеѣ и напечаталъ уже нѣсколько этюдовъ въ лондонскихъ обозрѣніяхъ о русскихъ писателяхъ — о Крыловѣ, о Некрасовѣ, объ Островскомъ. Онъ нѣсколько разъ побывалъ въ Россіи и. какъ большой поклонникъ таланта Кольцова, ѣздилъ даже въ Воронежъ, на поклоненіе его могилѣ. Съ нимъ я еше чаще видался въ сезонъ 1868 г. Онъ нашелъ мнѣ помѣщеніе рядомъ съ своей квартирой, и отъ него я узналъ про литературный и журнальный Лондонъ очень многое, во что было бы трудно въ короткое время проникнуть, безъ такой поддержки. Но Рольстонъ представлялъ собою характернаго любителя литературы и своей, и иностранной, чисто британскаго образца. Кто былъ признанъ выдающимся талантомъ, тотъ и дѣлался предметомъ его интереса. Черезъ него вы не получали никакихъ отголосковъ новыхъ идей и стремленій, а къ политическимъ и социальным вопросамъ онъ былъ и совершенно равнодушенъ, Такимъ же уравновѣшеннымъ британцемъ, но уже съ болѣе широкимъ кругозоромъ, нашелъ я Мэккензи Уоллеса, до тѣх порь единственнаго англичанина, сумѣвшаго такъ полно и талантливо изобразить характерныя черты жизни coвременной Россіи. Но съ нимъ я познакомился не въ Лондонѣ, а в Петербургѣ.

Насколько я попадалъ въ тогдашніе писательскіе кружки, я видѣлъ, что лондонскіе радикалы и свободные мыслители находились подъ несомнѣннымъ вліяніемъ французскихъ идей, но въ чисто литературной сферѣ не замѣчалось еше такого вліянія. Я помню, что никто, напр., съ настоящимъ интересомъ не говорилъ со мною ни о такихъ поэтахъ, какъ Альфредъ де-Мюссе, Ламартинъ, Викторъ Гюго, ни о такихъ романистахъ, какъ Бальзакъ и Флоберъ, которые были уже достаточно извѣстны и за предѣлами Франціи. Въ литературной критикѣ преобладалъ свой трезвый, чисто англійскій тонъ, болѣе содержательный и приличный, чѣмъ на континентѣ. Но критерій оцѣнокъ отзывался условной англійской порядочностью и никто еще не выступалъ съ болѣе смѣлыми требованіями, да и въ Парижѣ только еще назрѣвало новое литературное движеніе. Изъ тогдашнихъ французскихъ крупныхъ дарованій всего болѣе оцѣненъ былъ Тэнъ, какъ авторъ «Исторіи Англійской Литературы.» Критика самыхъ серьезныхъ обозрѣній воздала ему должное, говоря, что Англія не имѣла еще такого даровитаго и блестящаго изслѣдованія національной литературы. Да и вообще въ 6о-хъ годахъ въ Англіи относились къ французамъ съ большой мягкостью какъ къ своимъ недавнимъ союзникамъ. Трудно было также не признать въ такомъ писателѣ, какъ Тэнъ — искренняго почитателя британскаго литературнаго генія и одного изъ рѣдкихъ иностранцевъ, выказавшихъ столько доброжелательной наблюдательности, какъ сдѣлалъ онъ въ своей книге об Англіи.

Я уже вспоминалъ о моемъ знакомств съ Джономъ Морлей — тогдашнимъ редакторомъ «Fortnightly review» и авторомъ замѣчательных книгъ критическаго содержанія. Выборъ сюжетовъ такихъ монографій какъ «Ж. Ж. Руссо» или Дидро», прямо показывалъ, что радикально-мыслящихъ англичан Франція серьезно интересовала. И многіе изъ нихъ находили, что даже при порядкахъ второй империи, по ту сторону Канала гораздо больше свободы въ идеяхъ и нравахъ, чѣмъ по сю сторону. Я уже и тогда замѣчалъ, что нѣкоторыя англичане, изъ литературнаго и политического мира съ какими я знакомился, относились къ Франціи симпатичнѣе, чѣмъ, напр., къ Америкѣ и американцамъ, несмотря на близость расы и культуры.

Прошло болѣе четверти вѣка. Англійская литература, и художественная, и критичррская — продолжала интересовать меня. Были полосы, когда я особенно сильно занимался ею. По многимъ симптомамъ, можно было заключить и издали, не отправляясь въ Англію, что и тамъ происходитъ движеніе идей и вкусовъ, параллельное съ тѣмъ, какое я видѣлъ въ Парижѣ. Диккенсъ умеръ. Умерла и Джоржъ Эліотъ. Поэтъ лауреатъ Тэниссонъ доживалъ свой вѣкъ. Изъ новыхъ поэтическихъ талантовъ Браунингъ сталъ увлекать молодыя генераціи, и въ воздухѣ критики эстетическихъ идей запахло чѣмъ-то другимъ. Область искусства давно уже сдѣлалась предметомъ изслѣдованія очень большого критическаго таланта — писателя съ богатымъ и пылкимъ языкомъ и съ огромной эрудиціей по исторіи искусства. Это былъ Джонъ Рёскинъ. до сихъ поръ у насъ мало извѣстный, а онъ уже не только въ Англіи, но и на континентѣ, и во Франции, и въ Германіи, завоевалъ себѣ очень видное мѣсто, еще тридцать пять лѣтъ тому назадъ. Объ этомъ движении эстетическихъ идей я буду еще говорить въ главѣ объ искусствѣ, а здѣсь указываю только на то, что художественная критика вліяла и на тонъ» и направленіе литературной. Молодыя поколѣнія уже не могли довольствоваться безусловнымъ признаніемъ славы такого поэта, какъ Тэниссонъ, и такихъ романистовъ, какъ Диккенсъ, Тэккерей, Джоржъ Эліотъ. Росло недовольство профессіональной беллетристикой съ ея избитыми морально-нравоописательными темами.

И къ половинѣ 90-хъ годовъ, когда я пріѣхалъ въ Лондонъ въ послѣдній разъ,