Комок у метро «Мичуринский проспект» запомнился мне как нелепым названием «Баклажан», которое упрямо употребляли местные, так и хитрым Продавцом, снабдившим меня патронами, обращавшими врагов в камень.

Создалось тогда у меня ощущение, что этот Продавец не просто жадный (все они жадные), но ещё и склонен к конкуренции больше других. Даже к недобросовестной.

Так что тут было самое место обналичить радужный кристалл.

У Комка в этот раз не толкались, как обычно, сёрчеры и обыватели. Немудрено — у входа стояла стража. Две обычные стражи и одна старшая — двухметрового роста, широченная, с глазами под прозрачными веками. Выглядели Изменённые достаточно устрашающе и неприятно, чтобы даже зеваки держались на изрядном расстоянии.

У старшей стражи, между прочим, на поясе крепилось нечто вроде большой кобуры из чёрного пластика. Она была закрыта, но явно не пуста.

Это кого они так сопровождают-то?

— Привет, — сказал я, подходя. — Входить нельзя?

Стражи молча смотрели на меня.

Потом старшая стража заговорила:

— Привет, Макс. Можешь зайти.

— Ты меня знаешь? — удивился я.

— Все Изменённые тебя знают. — Мне показалось, что чешуйчатые плечи чуть шевельнулись, будто стража удивилась. — Ты был призван, ты спас Гнездо, ты…

Она запнулась. Потом закончила:

— Ты друг. Ты можешь войти. Там монах, но она скоро выйдет.

Почему они так легко смешивают мужской и женский род? «Монах», но при этом «она».

— Я зайду, — сказал я. — Спасибо. Я всего два раза видел монахов.

Стражи посторонились, и я вошёл в Комок.

Там действительно был монах.

Это не самая главная и не самая малочисленная форма Изменённых. Но Гнездо они покидают совсем уж редко. Как я понимаю, они вроде учителей и учёных, учат жниц и стражей, ведут какие-то исследования.

Монахи толстые. И это скорее преуменьшение, они напоминают формой грушу — огромная задница, толстое пузо, короткие ноги… Плечи узкие, ручки короткие и тонкие.

А голова почти человеческая, только больше, и кажется от этого раздутой, но черты лица сохраняются. Кожа вроде как обычная, на голове венчик волос, как у католических монахов.

Продавец глянул на меня с удивлением. Потом заулыбался. Узнал и понял, почему стража кого-то впустила.

— О! Мой нечастый клиент. Сейчас-сейчас, я заканчиваю…

Он принял из рук монаха тонкую твёрдую пластину из серебристого материала и скрылся за шторой. Интересно, что это — ведь явно не кристаллы… Какой-нибудь чек? Обязательство выплаты?

Монах разглядывал на меня.

У него было совсем мальчишеское лицо. Добродушное, улыбчивое. Было трудно думать о нём в женском роде.

Я тоже улыбнулся в ответ, хотя мне было невесело на него смотреть. Или всё-таки на неё?

— Максим, — сказала монах. — Я про вас знаю.

Неожиданно она протянула мне руку. Это было так странно, что я пожал её в ответ. Ладонь была совсем человеческая, и кожа не гладкая, как у жниц и стражей.

— Меня тоже звали Максим, — сказала монах. — Представляете? Мы тёзки.

В ней (всё-таки в ней, не в нём) была какая-то удивительная наивность. Чуточку детская, а чуточку от учёных чудаков из старых книжек. И, несмотря на нелепую внешность, монах мне нравилась.

— Здорово, — ответил я. — У вас всё хорошо?

— Да, — она кивнула. — Я сейчас уйду. Сложный заказ, очень редкий мутаген. Семь часов уходит на изготовление. Мутаген составной, много элементов, трудно сделать и трудно применить.

— Ого, — сказал я, будто знал сроки приготовления мутагенов. — Вы меняете хранителя?

— Нет-нет! — она замотала головой. — У нас хороший хранитель. Она рассказывала про вас… Мутаген хранителя делается девять часов. А это мутаген монаха. У нас будет новый друг!

У меня что-то ёкнуло в груди. Где-то в огромном раменском Гнезде ждёт мутагена мальчик или девочка. Скоро он или она превратятся в такое вот… существо.

Но ведь альтернативой была бы смерть?

Это лучше, чем изменяться насильно, как делают Прежние?

Верно?

— Странно, — продолжала монах. — Я даже не сразу поверила, но печать Гнезда сошла с тебя… — она помедлила, — оставив активный след. Ты можешь говорить со своим Гнездом?

— Да.

— Удивительно, — сказала монах. — Может быть, ты напишешь завещание? Чтобы после твоей смерти тело отдали на изучение в наше Гнездо? Я буду изучать твой мозг с почтением и благодарностью.

— Спасибо, подумаю, — ответил я, борясь с подступающим приступом тошноты. Монах смотрела на меня так, словно искренне сожалела, что я ещё живой. — Скажи, а почему нельзя войти в Призыв повторно?

— Почему нельзя? — удивилась монах. — Можно! Но волновая печать изменит тебя. Сильнее любого мутагена, совершенно необратимо и непредсказуемо. Понимаешь, в первый раз клетки ещё помнят исходное состояние и могут стать… почти обычными… — она осторожно коснулась пальцем моей щеки. — На самом деле они уже не совсем человеческие.

— А… — промямлил я.

— У тебя совсем другая биохимия крови, изменились тонкие нейронные структуры, активировались спящие фрагменты ДНК… много всего изменилось. Я думаю, твои ногти растут в два-три раза быстрее, и ты не сможешь иметь детей.

— А-а-а… — снова сказал я.

Не то, чтобы я мечтал жениться и завести потомство! Тем более с Дариной это и невозможно, но…

Но почему я этого не знаю?

Почему мне не сказали?

Ногти, значит, быстрее растут?

— Печать Гнезда, — продолжала монах воодушевлённо, — это очень сильная и опасная вещь. Она даже для самого Гнезда опасна! Если её снимет кто-то чужой, то он получит полный доступ к Гнезду… к любому Гнезду. Но, к счастью, для этого нужно иметь твоё осознанное согласие. И особые технологии.