Шрифт:
Закладка:
– Это всего лишь крошечный ухаб.
Рут запыхалась. Он знает, что она тянет тележку на пределе своих сил, старается идти как можно быстрее. Временами, там, где дорога относительная гладкая, почти бежит. Не женщина, а супермен.
Впрочем, сейчас по-другому и нельзя: их лагерь – его единственная надежда на спасение, нужно как можно скорее добраться туда. Там у них чисто. Там есть какие-то лекарства. Там их дочери.
Тележка дрожит на вздыбленном участке дороги. Ник воет от боли.
– Ой, ну ты у нас прямо принцесса на горошине! Ничего же не чувствуешь, – кричит Рут через плечо, не отрывая глаз от дороги.
Они уже недалеко: он видит впереди ржавеющие каркасы автофургонов.
– Да, только у принцессы не торчал из ноги кусок железа.
Морщась, Ник опять утыкается лицом в одеяло и воет, словно раненый зверь. Надо же быть таким идиотом! Зачем он гонялся за этим петухом?
Чертова птица, будь она проклята!
Рассуждая логически, Ник понимал, что это не тот же самый петух. Когда он впервые обнаружил тех одичавших кур, Фрэнки еще только научилась ходить, а сейчас – подумать только! – она уже женщина.
Пусть это был не тот самый петух, но ведь петух же.
И все-таки он поймал гаденыша.
Конечно, он выпендривался там, на стене. Очень уж доволен был охотой, тем, как они с Рут загнали петуха в угол. Ликовал. Наконец-то петух у него под мышкой. Он наслаждался своим триумфом. Рут снизу широко улыбалась ему. Петух голосил, пытаясь вырваться, в пылу борьбы теряя перья.
А потом – бах! – и клюнул его в лицо. Защищая глаза, Ник отклонился назад и, потеряв равновесие, упал.
Когда он ощутил на ноге теплую жидкость, подумал, что обмочился.
Потом глянул вниз и увидел кровь – и еще кусок железа, торчащий из бедра. Тогда-то он и почувствовал боль. И отключился.
Но теперь он в сознании. В сознании и испытывает убийственную боль. Ник снова взвыл.
– Мы уже на месте, Ник. Почти дома.
– Вот же дурак, а?
Дочери во все глаза смотрят на его рану. На поврежденную ногу.
Рут снимает повязку, которую она наложила вокруг торчащего железного штыря. Волоски под засохшей кровью натянулись, усиливая боль.
Лица девочек горят любопытством. Словно завороженные, они следят за каждым движением матери. Сам он на рану не смотрит. Если посмотрит, придется задуматься о том, чем это грозит.
Его нога поднята на пластиковый стул, тот самый, что он нашел в желудке кита. Майя держит отца за лодыжку, Фрэнки – за плечи.
– Так, девочки, – произносит Рут, сосредоточиваясь на стоящей перед ней задаче. – Держите. Крепко.
Ник чувствует давление рук дочерей, давление ладоней Рут у раны.
Он смотрит на лицо Рут. В первую минуту ему кажется, что она сердита, но потом он понимает, что все куда хуже: она напугана.
Солнце садится за горизонт; от него по морю стелется к берегу длинная оранжевая дорожка. Дневное тепло уже ушло, океанский бриз холодит щиколотки и затылок. Рут поднимает повыше просоленный ворот флисовой куртки и, нагнувшись, подбрасывает в костер полено. Огонь уже начал лизать растопку.
Услышав отдаленные голоса, она настораживается, вглядываясь в сгущающуюся мглу, туда, где растет высокая трава.
– Если б ты не дергалась, я бы его поймала.
– Ну да, сама промахнулась, а я теперь виновата.
Уже видны головы девочек, плывущие в траве, которая шуршит под их проворными ногами. Впереди идет старшая сестра, за ней – младшая. Их растрепанные волосы и походки столь же узнаваемы, как ее собственное отражение на неподвижной водной глади. Ветер доносит до нее голоса дочерей. Она уже различает каждое слово, хотя они уверены, что их никто не слышит.
– Осторожней нужно быть. Ты его спугнула, и мы теперь возвращаемся с пустыми руками. Сама будешь объясняться.
– Знаешь, мне тоже не в радость ходить с тобой на охоту.
Голос Майи, словно колокольчик, звенит над тростниковыми зарослями. Ее малышка выросла, думает Рут.
– Ну и дура.
Выходя из травы, девочки видят силуэт матери на фоне закатного зарева и умолкают. Майя выступает вперед, идет к Рут. Ее обернутые в кожу ступни с огрубелыми подошвами оставляют вмятины на песке, смешанном с мелкой галькой.
– Мама, я спугнула оленя. Мы ничего не поймали.
– Больше она не пойдет со мной на охоту.
– Я с ней больше не пойду на охоту. – Майя пихает Фрэнки локтем.
Фрэнки в ответ хватает ее за волосы.
– Довольно! – одним словом Рут пресекает разгорающуюся ссору. – А есть мы что мы будем – вашу грызню?
Фрэнки разжимает кулак, отпуская волосы сестры. Майя, щипавшая сестру, отдергивает руку. Пристыженные, обе стоят понурившись, повесив головы.
Майя смотрит на хижину и, понизив голос, спрашивает:
– Как папа?
– Спит, – отвечает Рут.
– Ему лучше?
– Вроде бы уснул.
– Мама, прости, что мы ничего не поймали. Я приготовлю что-нибудь из кореньев.
Рассевшись вокруг костра, они молча едят. Слышится лишь плеск волн, облизывающих песок, да иногда доносится кудахтанье из курятника, где куры устраиваются на насесте, готовясь ко сну.
34
В Лос-Анджелесе Рут делает пересадку. Проходит предполетный и иммиграционный контроль и вздыхает с облегчением, убедившись, что самолет, вылетевший в Окленд сорок пять минут назад, – это не ее рейс. Она садится в зале ожидания и звонит родителям на домашний номер.
– Дом Ланкастеров. Слушаю вас.
– Привет, мам.
– Привет, дорогая! С Рождеством тебя! Папа тут рядышком, милая. Включаю громкую связь.
Рут закатывает глаза: когда родители включают громкую связь, направлять разговор в нужное русло труднее, а они всегда так делают.
– Спасибо, что предупредила, мама. А то я собиралась его обругать.
– С Рождеством, Рути!
– Здесь Рождество еще не наступило, папа.
– Ах, ну да, конечно. Который час в Голливуде?
Американский акцент Джим имитирует так же плохо, как и все остальные.
– Херес попиваете?
– Да по капельке налили, чтобы утопить свои печали! – отвечает Энн. – Мы в этом году отмечаем Рождество вдвоем. Парочка пьяных стариков, застрявших в самых глубоких, самых темных дебрях Суффолка, а дочь наша греется на солнышке на другом краю земли.
– Тетя Сью с детьми тоже нас покинули.
– Будете с ними созваниваться, передайте мои поздравления. Когда я приземлюсь в Новой Зеландии, у вас уже будет День подарков.
– Рут, ты звонишь с мобильного? Это же очень
