на увлекательное приключение, но в конце концов это обернулось привычкой, которая незаметно изменила мой образ жизни. Я уже признавалась, что почти ничего не знала о скрипках и их музыке, когда впервые услышала игру Грега. Столь долгое сосуществование с историей о скрипке Льва все изменило. Когда я поверила, что это церковная скрипка, я наполнила наш дом радостными звуками музыки, которую, как мне казалось, она могла бы играть. Со временем в моем мозгу как будто возникли новые связи, и я начала слышать музыку совершенно по-новому. Благодаря скрипке Льва я поняла, что каждый может войти в мир музыки, преобрести многих единомышленников, и поэтому я больше не чувствовала себя одинокой. Изменилось и кое-что еще. Теперь, когда я смотрю на предметы, живущие рядом со мной, я понимаю, что важно не то, что они есть на самом деле, а то, чем я считаю их. К тому же скрипка Льва открыла мне глаза на новую версию итальянской истории, на историю, рассказанную от лица скрипки.

Я всегда думала о скрипке Льва как о чем-то вечном, бессмертном, но потом Грег объяснил, что она уже какое-то время тяготится своим возрастом. Она испытывала страдания от сырости, морского бриза и кондиционированного воздуха и иногда расклеивалась по швам без всякой видимой причины, часто выбирая для этого момент непосредственно перед крупным концертом или даже в середине выступления. Он рассказал, что жить с ней было все равно, что ухаживать за старой тётушкой, болезни и жалобы которой постоянно и негативно влияли на его профессиональную жизнь. И что еще хуже, люди, которые любили его больше всего, начали говорить ему, очень мягко и очень осторожно, что, хотя он все еще находится на уровне, но уникальность его звучания уходит, и причиной теперь была стареющая скрипка Льва. Почему раньше ему этого никто не говорил? Да у них просто не хватало духу заговорить об этом, потому что все знали, что он влюблен. Все эти мысли бродили в голове у Грега, когда он играл на похоронах своего друга скрипичного мастера и позже, когда на поминках он встретил Мелвина. Их общий друг зародил идею в их умах, и Мелвин решил сделать новую скрипку для Грега даже без его просьбы.

Слушая рассказ Грега, я наконец поняла, что музыка скрипки Льва умолкла безвозвратно, и история, которая так долго разворачивалась передо мной, подошла к концу. Если я сейчас скажу вам, что скрипка находится в моем кабинете, тихо покоится в футляре, и я могу видеть ее всякий раз, когда отрываю взгляд от рукописи, вам может показаться, что вы уже знаете, чем заканчивается история. Но вы ошибаетесь, потому что, когда музыка остановилась и последний слой сюжета был сорван, внутри оказался настоящий приз. Мартин таки нашел разгадку, когда Грег оставил скрипку в его мастерской. Он никогда не верил в историю, рассказанную Грегу о происхождении скрипки Льва из Кремоны, и теперь у него появилась возможность проверить это самому. Он сразу распознал в ней продукт небольшого немецкого городка под названием Маркнойкирхен, расположенного недалеко от места, где росли ели, давшие материал для нижней деки скрипки. Называя себя «Кремоной Германии», Маркнойкирхен первым начал производство скрипок в почти промышленных масштабах и превратился в один из самых богатых среди небольших городов Германии. Местные скрипки экспортировались по всему миру, а торговля с Америкой к концу девятнадцатого века была столь активной, что в городе даже было открыто американское консульство. Что еще более важно, инструменты также экспортировались в больших количествах в дореволюционную Россию, и это было гораздо более простым объяснением прибытия скрипки Льва в Ростов-на-Дону, чем я воображала до сих пор.

Хотя в отчете Питера было указано вероятное происхождение скрипки, уже эксперт из Вены точно описал его. Ранее Мартин Свон обратил внимание на её характерный пятислойный пурфлинг - черный-белый-черный-белый-черный. Это был товарный знак семьи Зайдель, одной из династий Маркнойкирхена, занимавшейся изготовлением скрипок. Венский эксперт пошел еще дальше, предположив, что инструмент сделал Христиан Вильгельм Зайдель, который работал там с середины девятнадцатого века.

Но оставалась последняя неясность. Мартин Свон знал, что Кристиан Вильгельм всегда подписывал свои инструменты именем «Зайдель», что давало гарантию современного дизайна инструмента, позволявшего скрипке Льва сохранять ясное и незабываемое звучание на протяжении всей ее жизни. Но вот когда он осмотрел внутренние поверхности скрипки в инфракрасном свете, он не смог найти никаких следов подписи Зайделя. Тогда он сверил параметры изгиба нижней деки скрипки с отметками на резьбе и обнаружил, что дека немного тоньше, чем должна была бы быть. Это указывало на то, что дека позже была обработана заново, и в процессе снятия долей миллиметров ее толщины мастер удалил оригинальную подпись. Отчасти именно из-за этой модификации, утончения деки, я обратила внимание на скрипку Льва, когда услышала её во время нашей первой встречи, потому что, помимо создания таинственной анонимности, утончение деки давало ей мощный и характерный голос, соблазнивший меня и всегда убеждавший людей в реальности сказки, которую люди любили рассказывать о её происхождении.

Теперь легкая, как птица, и такая же одинокая скрипка Льва живет в углу моего кабинета и ждет, когда же начнется её новая история. Но этого не случится, пока кто-нибудь не сможет позволить себе реставрировать её, и только тогда она снова сможет свободно выйти в мир. Она всегда будет оставаться старой и хрупкой, на теперь у неё будет имя и место рождения и занимать она станет совершенно иное, достойное место в любой системе ценностей, в которой она может оказаться. Но мне ещё кажется, что должно пройти немало времени, прежде чем она примет меня и согреется моим теплом. У многих из нас найдется какой-то предмет, который мы очень любим, но, глядя на это оставленное всеми существо, я задаюсь вопросом, всегда ли предметы любят нас. Потому что скрипка Льва выглядит обделенной, как будто ей не хватает Грега и их совместной насыщенной жизни. Иногда я рассматриваю шрамы на её теле, каждый из которых свидетельствует о суровой реальности её прошлого. Она лежит тихо, так же скромно, как и всегда, и когда я провожу руками по её краям, они ощущаются такими гладкими, что кажется, что они сглажены ветром, обточены водой, и что не дерево ощущают мои пальцы, а его отсутствие.

КОДА

Оставался, однако, вопрос, который постоянно преследовал меня и стал таким же навязчивым и раздражающим, как резь в глазах и нервное дрожание век после мучительной бессонной ночи.