Фрося безмятежно покачивалась, словно вбирая в себя свет. Я почти видела, как он просачивается в ее поры.

– Если по истечении семи дней никто не подхватит его жизненную нить, он уже не очнется. – Она расплела одну прядь с лентой и намотала ее на палец.

– Вера… – начал Антон.

«Четыре дня», – предложила Фрося.

Я нарисовала в блокноте двойку.

– Три, – продолжала она гнуть свое.

Я упрямо ткнула пальцем в блокнот.

– Вера, – снова начал Антон, но вдруг замолчал. – Хорошо.

Я подозрительно глянула на него, но Фрося щелкнула своими изящными пальчиками.

– Два дня! Отлично. Он мой.

«Тебе нужно что-то от Вани? Он сам?» – быстро написала я.

– Хватит того, что Тоша его брат. И будет думать о нем, пока… – Она не закончила, кинув многозначительный взгляд на Антона. – Мы будем его оживлять.

Я пыталась собрать мысли. Значит, они переспят – и все? Так просто? И Ваня очнется только потому, что Фрося – Весна и умеет пробуждать жизнь?

Я посмотрела на Антона.

«Это правда так работает?» – написала я.

Он безучастно кивнул.

– Я тебя провожу. – Антон недвусмысленно кивнул в сторону коридора и отрапортовал: – Вера благодарит тебя за гостеприимство, Ефросинья!

Фрося благосклонно улыбнулась, а я поспешила за Антоном.

В коридоре он заговорил быстро и очень тихо:

– Подожди меня в машине. Я быстро разберусь и приду. Полчаса максимум. Сможешь?

«А как же Ваня?» – представила я на слое пыли на тумбочке. Писать времени не было.

Антон раздраженно вздохнул.

– Я разберусь, – повторил он, явно прилагая массу усилий, чтобы это не звучало как «не лезь, куда не следует». – Сможешь подождать полчаса?

Я поискала взглядом часы – но молочно-белые стены были пусты, как в больнице. Странно, что квартира сперва показалась мне уютной.

– Почти два, – нетерпеливо прокомментировал Антон.

Что бы он ни задумал, чуйка мне подсказывала: хорошо для Фроси это не кончится. Но что я скажу? Антон не тот, за кого себя выдает?

Тёма наверняка ждет внизу…

Антон навис надо мной.

– Вера. – Мое имя булыжником рухнуло между нами. – Тёма убил Хельгу. Он забрал силу Юли. Если он найдет тебя, то первым делом заберет и твою силу тоже. Он способен вообще на все. Ты должна меня слушаться. Только так я смогу тебя защитить. Ты же не хочешь лишиться силы?

Я подняла на него глаза, пытаясь по его замкнутому лицу понять, выдержит ли он жизнь без заморозки.

– Тоша, – позвал ласковый голосок из кухни, – иди сюда.

– Дождись меня, – повторил Антон.

Я медленно кивнула и вышла, на ходу нашаривая телефон в кармане. И вдруг застыла, услышав за дверью командный голос:

– На стол.

– Что?!

– Быстро.

Послышался шорох и звуки борьбы.

– На стол, я сказал.

– Вот ты дикий! Зачем так… Ой!

– Наклонись. Руки.

Снова шорох. Телефон вздрагивал от приходящих сообщений, но мой взгляд скользил по ним, не различая.

– Осторожнее! Я тебе не…

– Ты сама этого хотела.

– Но не так же! Осторожнее, я сказала! Ай!

Рука уже легла на дверную ручку, но меня обожгла новая мысль. Если я прерву их, Фрося уже ни за что не согласится помочь Ване.

Вот блин.

– Я тебя ненавижу! – донеслось из глубины квартиры.

И все стихло. Господи, надеюсь, он не сделал ей больно…

«Конечно, сделал, – парировал внутренний голос с едкой интонацией Лестера, – а ты стоишь и ждешь, когда он закончит».

Но Ваню иначе не спасти.

Чувствуя себя пособницей преступления, я прижала телефон к груди и сбежала по лестнице. На улице воздух был тяжелый и вязкий. Я несколько раз попыталась вздохнуть, прежде чем он попал в легкие. Проверив на плече сумку, я проскользнула в ближайшую арку, достала телефон и заново пролистала сообщения.

«Жду тебя у арки», – гласило первое.

Клянусь, что бы сегодня ни случилось, я это заслужила.

Вера, 9 лет.

До того как в моей жизни появился Лестер с его вечным «не оживляй неживое», я жила с наказом «не лезть, куда не следует». Причем лезть запрещалось в прямом смысле: мне нельзя было соваться в заброшенные здания.

Запрет исходил от папы. Когда-то его родной брат поднялся на крышу старой психбольницы, да там и остался: свалился в шахту лифта, сломал ногу и умер, не дождавшись помощи. Периодически папа в красках описывал мне его мучения, а еще – что будет, если я снова полезу в какие-нибудь дебри. Я соглашалась, что заброшки – дело опасное, и на некоторое время прекращала их искать.

Но только на время.

Мне нравился мрак, выглядывающий из трещин полуразрушенных стен, их гулкая, обволакивающая тишина. Иногда я вставала посреди пустого здания и слушала, как то, чему нет названия, чернильным маревом заползает в душу – и застывает в ней причудливыми формами, как эпоксидная смола.

Когда мне было девять, опасения отца сбылись: одна из ветхих ступеней лестницы, по которой я карабкалась, надломилась, и я кубарем покатилась вниз. Сначала я испуганно подумала: «только бы никто не узнал». Потом почувствовала резкую боль в районе щиколотки. Встать удалось только с третьей попытки. Ступня онемела. Я сжала зубы и поковыляла на дачу. Дело было в старой хозяйственной постройке на окраине деревни, так что идти мне было прилично.

На даче я засела под яблоней с ненавистным Жюлем Верном, которого, по мнению мамы, должен был прочесть каждый нормальный ребенок, и старалась не двигаться. Я была уверена, что нога сломана. Лодыжка постепенно опухала. Слезы текли по щекам, но я быстро смахивала их, чтобы никто не видел. Боль с каждой минутой ползла выше к колену, от ужаса кружилась голова. Когда позвали на ужин, я, сцепив зубы и молясь про себя всем богам – материться тогда еще не умела, – поднялась и потопала в домик.

Ночью я не спала. Ногу поминутно дергало. Мне казалось, что у меня поднялась температура, что я умру от жажды или от заражения крови. И тут меня осенило. Папин брат тоже забрался куда-то, свалился и сломал ногу. Все сходилось. Наверняка существует какое-то проклятье повторения судьбы, и жить мне осталось всего ничего.

Мама с папой спали на соседней кровати. Я старалась плакать беззвучно, чтобы они не проснулись. Мне было ужасно себя жаль. Ногу дергало все сильнее, тело бил нешуточный озноб. Я чувствовала себя самым одиноким человеком в мире и знала, что так и умру – без родственной души, совсем одна, со своими никому не нужными фантазиями, с историями, которые ежедневно возникали в голове.

«Ну пожалуйста, – беззвучно произнесла я, глядя в темный потолок. Я сама не знала, о чем