Шрифт:
Закладка:
«Но ты-то спокойно покупаешь еду на базаре», – думаю я, выбирая картошку. Вокруг суетятся люди, кто-то окликает меня, чтобы поздороваться, но большинство составляют незнакомцы. Сонная Лощина – уже не тот уголок из моего детства, который казался застывшим под стеклом, где все знали друг друга – а зачастую и состояли друг с другом в родстве. Лощина разрастается вместе со страной, становясь современной – и неузнаваемой.
Можно было бы, как обычно, заглянуть к Сандеру, но мне не хочется повторения вчерашнего неприятного разговора. Сандер – мой друг, мой единственный друг, и я хочу, чтобы он остался им.
Складываю покупки в седельные сумки и беру поводья Захта, чтобы довести жеребца до окраины деревни. Вокруг слишком много людей, чтобы ехать верхом, пускай даже и шагом, хотя Захт не представляет никакой угрозы для прохожих. Мой конь совсем не похож на своих отца и деда. Нет у него ни огня в глазах, ни дикой натуры. Он умен, как Донар, и, возможно, быстр, как Черт, но я никогда не скачу на нем так, как скакал Бром. Мне нравится его кроткий нрав.
Осторожно пробираюсь сквозь толпу, время от времени вскидывая руку в приветствии, когда слышу свое имя. Проходя мимо того места, где когда-то стояла хижина Шулера де Яагера, ловлю слабый запах тухлого мяса, крови и серного дыма, как будто кто-то только что чиркнул спичкой. Сочетание столь отвратительное и одновременно настолько знакомое, что я останавливаюсь, вспоминая тень, возникшую передо мной в лесу, и этот странный запах, ударивший мне в лицо.
«Крейн», – думаю я. Но Крейна здесь нет, да его и не может быть тут, в Сонной Лощине. Бром убил его, и от него ничего не осталось. Он растаял, сраженный Бромом Бонсом и в жизни, и в смерти.
Кроме того, какие бы тени ни властвовали над Сонной Лощиной, они рассеялись, когда умер Бром и исчез Шулер де Яагер. Теперь лес рассекала дорога. Она шла через те места, куда десять лет назад никто и ступать не осмеливался. Люди перестали бояться леса и уже не рассказывают сказки о призраках, волшебстве и Всадниках без голов.
Хотя, по слухам, есть еще несколько темных неисследованных углов, избегаемых охотниками. Рассказчики во всеуслышание утверждают: это потому, что в тех чащобах и зверей-то нет. Но, опрокинув несколько стаканчиков эля и притушив лампы, они шепчут, что видели тень, или слышали голос из ниоткуда, или почувствовали холодное прикосновение к шее, и собравшиеся вокруг слушатели кивают и говорят, мол, и с ними случалось нечто похожее.
Но я же не в лесу. Не в каком-то глухом углу, где дремлют остатки старого волшебства очарованной Сонной Лощины. Это всего лишь пустой участок земли под ясным голубым небом, в котором сияет солнце, вокруг масса людей, и Крейна тут нет и не может быть, потому что Крейн мертв.
Земля на том месте, где стоял дом Шулера де Яагера, все еще серая, как зола, как и в тот день десять лет назад, когда хибара сгорела дотла. С участка все еще открывается вид на мост, и церковь, и кладбище, где лежат Бром и мои отец с матерью.
Запах серы усиливается, усиливается настолько, что я прикрываю свободной рукой рот и нос. И чувствую прикосновение сзади к шее, словно чей-то палец скользит по моей спине. Резко разворачиваюсь – но там никого нет.
А кто-то смеется, тихо, злобно хихикает совсем рядом с моим ухом.
Потом один из прохожих восклицает:
– Смотрите, дым! Откуда это?
Я поворачиваюсь к заговорившему и вижу, что тот показывает на небо над дорогой, ведущей из деревни.
Его спутник прикрывает козырьком ладони глаза, вглядывается:
– Похоже, это недалеко от дома старого ван Брунта. Неужто горит чье-то поле?
На миг я застываю, глядя на черные клубы дыма. Потом вскакиваю на спину Захта, пришпориваю коня, пуская в галоп, и кричу людям, чтобы расступились.
Это не дом, не Катрина, все в порядке, просто горит поле, как и сказал тот мужчина, осень выдалась сухая, пшеница легко могла вспыхнуть от любой случайной искры, это не дом, не Катрина, все в порядке, с Катриной все в порядке, она смотрит в окно, как смотрела час назад, перед моим уходом…
– Быстрей, быстрей, – шепчу я Захту, и копыта его стучат по дороге; мы обгоняем тяжелые телеги, возницы которых, оборачиваясь, провожают нас взглядами.
С Катриной все в порядке. Должно быть в порядке. Даже если это наш дом, она выберется. Не будет же она сидеть и смотреть в окно, пока все вокруг нее горит.
Но я продолжаю заклинать Захта, чтобы он бежал быстрее, быстрее, быстрее.
Поворот – и я на подъездной дорожке. На лужайке толпятся, глазея на дом, соседи.
Дом ван Тасселей, гордость Балта ван Тасселя, перешедший его не менее гордому зятю Абрагаму ван Брунту, который всегда хотел передать этот дом в наследство своему сыну.
Но его сын мертв, а теперь горит дом.
Черный дым поднимается над задней частью здания, рвутся в небо языки пламени, огромные, невероятно высокие. Огонь рычит оголодавшим зверем, и я чувствую, что он живое существо, свирепый хищник, а не добрый друг, готовивший нам еду и согревавший наши руки. Это чудовище, которого нужно бояться.
Конь несет меня в толпу, я кричу, я зову:
– Катрина! Катрина!
Один из мужчин качает головой:
– Ее здесь нет.
Спрыгиваю с коня, бросаю поводья мужчине, имени которого не помню. Лица многочисленных покупателей разбитой на участки фермы сливаются воедино.
– Куда ты? – кричит он, когда я проношусь мимо него и прочих зевак.
Не утруждаю себя ответом. Неужели этот дурак думает, что я оставлю свою бабушку в горящем доме? Почему они просто стоят, глазеют? Никто и не думает о том, что огонь может перекинуться на поля, что надо поливать водой землю между домом и посевами.
Но времени объяснять нет. Мне нужно добраться до Катрины. Я ведь точно знаю, где найду ее.
Передняя дверь слегка приоткрыта, из щели валит дым. Неужели это моя оплошность? Или кто-то вошел, пока меня
