Шрифт:
Закладка:
– Он сделал мускетту, – пояснил Роха. – Когда я только записался в терцию, у нас начинали их делать, но их мало было. А сейчас стали появляться и здесь.
– Я изготовил мушкет, – заявил Яков Рудермаер, твердо глядя в глаза солдату. – И из него, с новым порохом, я пробью вашу кирасу на пятидесяти шагах.
– Ты ж не видел мою кирасу, – напомнил Волков.
– Пробью, какая бы ни была, – продолжал упрямствовать рыжий мастер.
– Готов побиться об заклад? – солдат нехорошо усмехнулся.
– Готов, – твердо говорил Яков Рудермаер.
– Ты ж нищий, что поставишь?
– Поставить мне нечего, – молодой мастер вздохнул.
Солдат поднес к его лицу кулак:
– Если пробьешь мою кирасу, будем разговаривать дальше, а не пробьешь…
Все поняли.
– Я согласен, – продолжал упорствовать Яков.
– Нет, нет, – заговорил Роха, обращаясь к солдату, – он шутит, шутит он, он не согласен. Он дурень и не знает тебя, Фолькоф.
– Я согласен, – снова повторил Яков Рудермаер.
– Дурья ты башка, у него кулак – что твой молоток, вдарит – покалечит.
– Пусть, – упрямствовал мастер.
– Я так не согласен, – покачал головой Роха, – ты, Фолькоф, мне мастера покалечишь. Нет, так дело не пойдет.
– Так, где проверять будем? – не слушая приятеля, спросил Волков у Якова.
– Завтра на рассвете у северных ворот встретимся, там, за стеной, много пустого места. Там проверим.
– На том и порешили, – подвел итог Волков, – а что вы не едите? Ешьте, ешьте, сейчас еще пива попрошу.
Глава 3
Агнес огляделась, не слышит ли кто, и зашептала солдату в ухо:
– Блудная она, всем улыбается, всем отвечает. Нет, на простых и не смотрит, возницы да приказчики ей говорили, так она кривилась, а всем, кто в добром платье, улыбается. С одним таким и вовсе встала и говорила посреди улицы. Тот в добром платье был и при оружии, и цепь у него имелась. С ним вот и говорила. Меня гнала, чтоб я не слыхала, о чем. Но я слыхала. Уговаривались они нынче ночью свидеться. Тот, видно, богатый, портки у него так широки, что в них и двое влезут. И на лентах снизу подвязаны, и чулки у него белые, аж глаз ломит. И цепь серебра толстого. Сказал, что ночью, после захода придет. А сейчас она велела воду к нам в покои подать. Волосы моет и бесится, что рубахи свежей нету.
– А оружие у него какое? – спросил солдат. – Как у меня?
– Какое там, короткое, с локоть, а ручка в серебре, а у вас-то в золоте. Вам-то он не чета.
– Стар, молод?
– Молод, вам-то в сыны будет.
– Не спи, как она куда пойдет, за мной приходи.
– Так и сделаю.
Агнес поела и ушла в покои. Солдат даже усмехнулся про себя: «Бойкая шалава эта Брунхильда, хорошо, что взял с собой Агнес, она за подружкой присмотрит. В первый же день себе нашла забаву. Ну, а я гляну, что за господин этот в широких портках да при оружии».
Вскоре пришел Сыч. Жадно ел, рассказывал:
– Места в городе имеются, да только таких, чтоб все наши лошади вместились да двор под телеги был, не так уж и есть. Нашел один такой дом, просят два талера да двадцать крейцеров за месяц. Думаю, поторгуемся – уступят, на двух сойдемся. Но деньгу вперед требуют.
– Очень дорого, – мрачно сказал Волков.
– Так-то да, но всяк меньше, чем тут.
Тут спорить было бессмысленно. Нужно было быстрее отсюда уезжать.
– Ты спать пока не ложись, сегодня хахаль к Брунхильде придет.
Сыч сразу переменился в лице, от легкой беспечности и следа не осталось.
– Убивать будем? – спросил он, перестав жевать.
– Ополоумел, что ли? – солдат глянул на него. – За что ты собираешься его убивать? За то, что баба ему приглянулась? Так она многим нравится, ты всех резать станешь?
– Так она ваша баба, – протянул Сыч, – или нет?
– Моя. Наверное, – отвечал Волков неуверенно, – но мне не нужно, чтобы ты всех убивал, кто к ней приходит.
– Ничего я не понимаю, ваша она или не ваша?
– Тебе и понимать не нужно, сказал тебе не ложиться спать, вот и не ложись, – раздраженно буркнул солдат.
– Так не лягу, – пообещал Фриц Ламме по кличке Сыч.
Солдат видел, что Сыч явно недоволен, насупился. Но ничего больше говорить ему не стал.
Вскоре они поднялись к себе в покои, монах и Ёган уже были там, валялись на тюфяках, но никто не спал, монах читал вслух книгу, Ёган слушал. Солдат, не раздеваясь, завалился на кровать. Перина тут оказалась хуже, чем у барона Рютте. Но долго сравнивать перины ему не пришлось, вскоре в дверь поскреблись. То была Агнес.
– Нарядилась вся, пошла. Свистел он, – сообщила девочка шепотом.
– Ну, и мы пойдем, – сказал солдат, – монах, ты тут останься с Агнес.
Волков, Ёган и Сыч спустились в трактир. Там было уже немноголюдно, и за одним из столов сидела парочка: Брунхильда, хороша, как никогда, и юноша лет семнадцати из богатой, судя по его виду, семьи. Перед ними стояли высокие стеклянные бокалы с вином.
Брунхильда, как увидала солдата с его людьми, окаменела лицом, рот разинула, сидела ни жива ни мертва. Волков, Ёган и Сыч подошли к столу. Юноша, оценив ситуацию, храбро встал. Они постояли чуть-чуть, разглядывая друг друга. Ёган с усмешкой, Сыч с откровенной ненавистью, а солдат просто прикидывал, кто этот малец. А юноша храбрился, конечно, но страх до конца скрыть не мог, тем более что девушка тянула его за руку и шептала:
– Господин, не грубите ему, не думайте даже грубить.
И он не выдержал и срывающимся голосом, чуть не фальцетом, крикнул:
– Что вам от нас нужно, добрые господа?
– Да ничего не нужно нам от тебя, зарежем тебя, и всех делов-то, – мрачно сказал Сыч и взялся за рукоять кинжала, что носил на поясе.
– Да за что же? – удивился юноша.
– А чтобы женщин наших не касался, отродье чертово, – Сыч был настроен решительно.
Волков жестом велел ему замолчать и спросил у мальчишки:
– Кто таков?
– Удо Бродерханс, я сын выборного корпорала городских пекарей.
– Значит, невелика шишка, – заметил Сыч, – режем ему горло да в канаву с падалью, недалеко есть такая.
– Помолчи, – велел солдат. – А что ты здесь делаешь, Удо Бродерханс, с этой женщиной в столь поздний час?
– Я? – юноша не находил ответа.
– Да, ты, – подтвердил Ёган ехидно, – или тут еще кто с ней винишко распивал да ляжку ей гладил?
– Я… я…
– Он сказал, что любит меня! – выкрикнула Брунхильда. – Не трожьте его, он хороший.
– Когда