Не говоря ни слова, он протянул мне свой смартфон. На экране горели два сообщения от его отца — явно отправленные в перерывах между его потугами что-то написать мне. Оба лаконичные — всего на пару слов. Первое:

“Костя с тобой?”

А следом еще одно:

“Дядя умер.”

И все — всего два слова. Большего и не надо — дядя был всего один. В памяти непрошеными образами всплыли жесткие темные волосы, равнодушный взгляд холодных черных глаз и чуть хрипловатый резкий голос.

Ты — жалкое разочарование…

Взаимно.

— Какая трагедия, — сухо заметил я, возвращая другу смартфон.

— Ты точно не расстроен? — осторожно уточнил Глеб.

— Чем? Да я его толком и не знал.

В окошке чата моего смартфона снова мигал значок — дядя Николай опять набирал и опять стирал слова. Хотя мог бы и мне прислать то же самое. Что бы изменилось?

Я отправил сообщение сам.

“Я уже знаю.”

На долю мгновения в чате наступила тишина. А затем пришел ответ — на этот раз слова у него нашлись легко. Держу пари, он даже выдохнул.

“Срочно приезжайте домой. Есть разговор.”

Глеб, молча косившийся на мой экран, тут же завел двигатель, и машина вновь продолжила путь. Стараясь меня больше не раздражать, он ехал осторожно и уже не разгонялся. Я же закрыл глаза, только сейчас поняв, что теперь он умер окончательно. И кажется, уже зная, о чем будет разговор. В тех кругах, где он вращался, дела делались быстро. И то, что ему принадлежало, оставлять без хозяина было нельзя.

Ep. 03. Дом колдуна (III)

Все вокруг уже затянула вечерняя мгла, когда наш внедорожник подъехал к семейной усадьбе Павловских — роскошному трехэтажному особняку с золотыми барельефами на окнах. Дядя Николай даже не скрывал, что, когда делал ремонт, вдохновлялся Зимним дворцом. Кто же не хочет жить во дворце?

В сопровождении заметно притихшего Глеба я сразу направился к хозяину дома, отложив прием скверны на потом. Больше тошнить от этого вечера уже все равно не сможет. Дядин кабинет находился на последнем этаже в самом центре здания, выходя окнами на все владения. Дядя Николай любил видеть все, что ему принадлежит. Кто за это осудит?

Массивная дверь, которую хозяин обычно запирал, сейчас, словно в ожидании, была приоткрыта. В белоснежном кожаном кресле за дубовым столом сидел отец Глеба — чуть более строгий и мрачный чем обычно. В кресле попроще расположился его поверенный, и оба нетерпеливо гипнотизировали дверь. И оба вскочили, как только я переступил порог, как будто пришел какой-нибудь важный чин. Или это они так пытаются подчеркнуть исключительный трагизм момента? Я знал, что дядя Николай скажет еще до того, как он начнет — в каком-то смысле он был предсказуем.

— Мои соболезнования, — коротко выдохнул он.

— А вы мои, — кивнул я в ответ.

В конце концов, это у него умер младший брат, а не у меня. Дядя говорил, что когда-то в детстве они даже были дружны. Хотя я не представляю, как можно дружить с таким человеком.

— Сильно расстроен? — спросил дядя, пристально вглядываюсь в меня.

— А вы?

— Ну, это сложный вопрос… — неопределенно протянул он и уселся обратно в кресло.

На самом деле вопрос был очень простым. А вот ответ, пожалуй, не очень.

Поверенный опустился на свое место следом за хозяином, а потом по другую сторону стола уселись и мы с Глебом в мягкие кресла для особо важных гостей — а других тут и не бывает. Несмотря на то, что позвали нас для беседы, на некоторое время в кабинете повисла тишина. Дядя Николай продолжал внимательно смотреть на меня. Как и в своих сообщениях, он хотел что-то сказать и не мог подобрать слов.

— И как это случилось? — спросил я, чтобы прервать эту давящую тишину.

— Самоубийство, — коротко ответил дядя.

И снова повисла долгая пауза. Вот как. Детали сейчас выяснить не хотелось. Возможно, позже. Ну а что касается причин… Есть ли мне до них хоть какое-то дело? Умри первым я, а не он — он бы даже и не заметил.

— И когда это случилось? — спросил я, вновь разрушая тишину, которая, как саваном, окутывала кабинет.

— Говорят, около двух недель назад, — без эмоций отозвался дядя.

— А чего сообщили только сейчас? — подал голос Глеб.

— Когда узнали, тогда и сообщили, — мрачно отрезал хозяин кабинета.

А раньше, получается, его никто и не искал. Две недели — и никто и не заметил, что тебя не стало? Стоило ли это всех твоих усилий?

Тишина опять окутала все вокруг. За окном уже все захватила чернота — густая и непроглядная, прямо как она, Темнота. У каждого колдуна с ней свои отношения. Одни считают ее другом, другие — помощницей, третьи — слугой. Ему же она была любовницей — единственной, кто его волновал в целом мире.

— Ладно, — на этот раз прервал молчание дядя Николай, — приступим к делу. Давайте покончим с этим сейчас…

Покончим с этим сейчас… Ну вот и все, чего он заслужил в семье, которая когда-то готова была его любить.

Дядя молча взял со стола уже изрядно помятый конверт, который явно долго крутил в руках, и все так же молча протянул мне. Тяжелое пожелтевшее письмо, судя по виду, хранилось в ящике стола не один год. Сзади имелась не вскрытая сургучная печать, а над ней таким знакомым корявым почерком, словно писавшему не было дела до всех, когда он это царапал, было выведено: “Последняя воля. Вскрыть в случае моей смерти”. Я поднял глаза.

— А что еще не открыли?

— Думал, — помедлив, отозвался дядя, — это захочешь сделать ты…

Или просто вы все боялись, что из конверта вдруг вылезет какое-нибудь чертово проклятие? Вас-то всех проймет, а мне не страшно — максимум пальцы обожжет. Вряд ли он оставил бы что-то смертельное — хотя это было бы иронично.

Взломав сургуч, я достал из конверта желтый сложенный пополам листок и с легким хрустом развернул. Внутри косыми рядами шли накорябанные все тем же небрежным почерком строки. Я пробежался по ним глазами, и уже после первой меня опять начало тошнить — как не тошнило уже давно. Что я вообще делаю в этой комнате?

Сложив листок, я молча протянул его поверенному. Пусть