— Кто-кто? — радуется первая.

— Как так?! — вторит другая.

Елене тоже зыбка глянулась[41].

— Ишь ты! И любимиц своих приладил около! — улыбнулась, заглядевшись на резьбу мужа.

Так и стала Катенька подрастать в новой зыбке. Парнишки-братья посмеивались:

— С крылами зыбка-то! Кабы не улетела!

Куры возле Катюши крутились завсегда, под их постоянное бормотание она и засыпала. Эта парочка няньками заделалась. Бывало, сморщит Катенька носик, вот-вот заплачет, а уж первая курица бежит со всех ног к Елене: «Кто-кто? Кто-кто?»

А вторая на краю зыбки глазок косит и приговаривает: «Ка-тя! Ка-тя!» А вскорости случай вышел непонятный. Отлучилась Елена ненадолго к соседке, а в избе огонь занялся, от печи уголёк стрельнул. Да не так огонь, как дым, уголёк-то на овчину упал. Воротилась мать, а из избы дым валит. Спужалась, закричала в голос, кинулась к дверям, а двери нараспашку, и из них, слышь-ка, выплывает по воздуху зыбка с дитём. В избе куры голосят, крыльями хлопают. Елена зыбку ухватила, в сторонку отбежала, следом куры выскочили, а потом и дым рассеялся. Женщине, знамо дело, никто не поверил, что зыбка сама по себе из избы выплыла. В памороке[42] была, так решили. Терентий жене поверил. Кур похвалил, зерна щедро сыпанул, а зыбку погладил да молвил тихонько:

— Храни, Нянюшка, дочь-усладушку, буду помнить век тебя Ладушку!

Куры рядом кивают: «То! То! Так! Так!» Соглашаются, значит. Ближе к зиме Катеринка пошла. Опять же, пернатые первыми это увидали и тут же известили: «Кто? Кто? Ка-тя! Катя!» Родные набежали, а девчоночка ладошки на спинки подружек положила и по избе гуляет. То-то смеху было — куриные поводыри! Катенька быстро подрастала, кур различала и называла их по-своему. Одну кликала Няня, а другую Нюша. И те ни на шаг от неё не отходили!

Годка четыре исполнилось Кате. Спрашивает она как-то:

— Батюшка, а почто Няня с Нюшей яйца не приносят?

Тот затылок почесал, усмехнулся да и выдал:

— Дак они же няньки! Им яйца нести некогда!

Девчушка губки надула. Почти плачет:

— Из-за меня всё это… без деток они живут, бедные.

Куры всполошились:

— Кто? Кто? Как так?

Терентий видит, дочь плакать настроилась, возьми и скажи:

— Им пора не вышла деток иметь. Вот вырастешь, тогда куры и заведут деток. А пока им за тобой приглядеть надобно!

Кате уж семь лет исполнилось. Зыбку спрятали на повети[43], куры медленнее бегали, постарели. Как-то по осени, глядя на перелётных птиц, девочка вздохнула:

— Так и не вырастили вы себе деток, нянюшки мои. Вам бы крылья посильнее да на юг полететь, где тепло. Может, там бы у вас и детки появились.

Куры промолчали в ответ, нахохлились. Тут с повети дохнуло ветерком, вылетела оттуда зыбка, да и не зыбка это вовсе, а птица невиданная. Круг по двору сделала, перед Катей села, молвит человеческим голосом:

— Спасибо тебе, Катенька, пожалела ты своих нянюшек и не зря! Непростые это куры, а посланницы самой Лады. Наградила она твоего отца за то, что разумно живёт и законы Берегини блюдёт. Знала, что дочь у него родится, вот и послала ему подмогу — подружек-курочек. Срок пришёл, закончилась их служба. Тебе, Катя, оставляют они по одному пёрышку. Как случится беда большая, брось на землю одно, отнесёт оно несчастье от тебя, развеет по ветру. Да смотри, хорошо подумай, когда бросать перо станешь, тот ли случай.

С тем поднялась птица в небо, а за нею и курочки взлетели, на закат направились. Было дело, много позже два раза помогали пёрышки, отвели горести от Катиной семьи. Катюша пернатых нянек всю жизнь помнила, детям своим и внучатам сказывала о них. «Потому, — говорила, — и хожу легко, будто летаю, что в нянюшках у меня две курочки были! Они мне лёгкость свою передали и желание помогать людям!» Сама-то она в глубокой старости на покой ушла, оставив после себя большой выводок деток и внучат. Так-то вот всё и было, хотите верьте, хотите нет.

Водяная нянька

Лада власть имела не только на земле, хотя на воде, знамо дело, больше сестрица её управлялась, Мокша.

Сказывают, жил в нашей деревне Тимофей. Он сызмальства пристрастился рыбалить. Знамо дело, коли рядом озерцо рыбное, то всяк полюбит это занятие! Токмо Тимофей прямо-таки родился с удой[44] в руках. И то сказать, в любой день его лодка была полна рыбы, ни разу без улова не ворочался. Избу срубил он ближе к воде. Вышло, что от деревни на особинку жил, в однова. Жена Саломея ему под стать досталась, плавала, ровно рыбина, и мест глубоких не боялась. Детки у них пошли. Споначалу девчоночка, а следом два мальчика. Волей-неволей вечно около воды вошкались[45], то возле папани, что на берегу дела делал, то возле мамани, что хлюпалась тут же часто. Детишки плавать научились ранее, чем ходить!

Как-то раз Саломея затеяла постирушки. Возится себе потихоньку, песню тянет негромко, дети неподалёку перекликаются. Спустя-погодя прислушалась, что-то гомона детского не слыхать. Глядь, а троица прочь от бережка плывёт, туда, где самая глыбь, а возле них рыбина здоровущая. Захолонуло сердечко у матери. Да и кто б не обмер в таком разе? Руками машет, а слово вымолвить не может. Очнулась и на колени пала, к Ладе обращается, просит помощи у Матушки. Покружились пловцы по озерку и назад воротились. Тут и разглядела Саломея, что держатся они ручонками за рыбьи плавники большущие.

Ну, рыба прочь нырнула, а Саломея осерчала на деток, в голос шумит на них. Тимофей-то далече рыбалил, на другом конце. Ввечеру жена ему всё доложила. Он помолчал, помыслил и молвит:

— Не зазря ли, жёнушка, шумишь? Я так разумею, что Хозяйка озера приставила к малым няньку!

Саломея так и села на лавку. Глаза на мужа таращит, опешила. После тоже покумекала да и кивает:

— А верно, Тимоша! Токмо боязно маленько, ну как не уследит?

— Коли у воды живём, то в ладу надо быть с водными жителями. Знамо дело, вприглядку надобно по первости. Детей не пужай понапрасну.

Сказано — сделано! Спервоначалу боязливо было, слышь-ка, родителям смотреть, как детки играются с рыбиной здоровенной. Потом ничего, попривыкли. Стали кликать рыбу нянюшкой, кормят с рук. А Тимофей приметил, что при няньке погода