За столом воцаряется гробовая тишина. Ульяна растерянно хлопает ресницами, Лиля стремительно бледнеет, Вова же, наоборот, багровеет.

— Сонь, он просил тебе передать, что останется в больнице до понедельника, — говорит Серёжа, спустя минуту тишины.

— С переломом руки разве кладут в больницу!? — восклицаю и хватаюсь за телефон, чтобы позвонить Нику.

— И он просил передать, чтобы ты ему пока не звонила, — поспешно добавляет.

— Это еще почему!? И почему он вообще позвонил тебе, а не мне?

— Ему только наложили гипс, приехали его родители… В общем, он сказал, что сам тебе позвонит, когда останется один.

— Когда я ломала руку, меня не клали в больницу… — комментирует Ульяна.

— Ну у него там еще какие-то ушибы от падения. Его предки решили перестраховаться.

— Поскользнулся, как же! — зло выпаливает Лиля. — Это же как надо поскользнуться, чтобы сломать руку и лечь в больницу!? — подруга тяжело дышит и мнёт в руках салфетку. — Это новенький! Это он!

Внутри все холодеет от ужаса, когда я вдруг понимаю, что Лиля права… Ну конечно, Никита захотел разобраться с Соболевым, а тот…

Мне становится дурно. От того, насколько этот тип опасен и неадекватен.

Какой-то чертов псих!

— Да подожди, — успокаивает ее Вова. — Может, Ник и правда поскользнулся.

— Так я и поверила! — поворачивает голову ко мне. — Соня скажи своей маме, чтобы исключила этого урода! Не успел прийти, а уже руки людям ломает!

— Я предлагаю навестить завтра Никиту и спросить его, что было на самом деле, — примирительно предлагает Сергей. — Сейчас мы делаем поспешные выводы.

Вечер безнадёжно испорчен, о том, чтобы продолжать празднование, даже не может быть и речи. Лиля звонит своему папе, через полчаса он приезжает и оплачивает счет. Мне ужасно неудобно перед подругой за то, что косвенно по моей вине ее день рождения оказался омрачён. Я лепечу извинения, но Лиля только отмахивается.

— Ты тут не при чем. Это все новенький. Он опасен для общества, его нужно изолировать.

Домой я возвращаюсь разбитая и без настроения. Настенька выбегает из своей комнаты и мчится ко мне.

— Соооня пришла!

Подхватываю сестру на руки, целую в щеку и опускаю на пол, принимаясь снимать с себя верхнюю одежду.

— А у нас в садике скоро утренник!

— Хорошо.

— Ты придешь?

— Конечно.

— Я буду танцевать и петь песенку.

— Хорошо.

— Соня, а почему ты такая грустная? — тут же сникает сестра. — Тебя кто-то обидел?

Из кухни выглядывает мама. Дома она мягче и добрее, чем на работе. Иногда мне вообще кажется, что это два разных человека. В школе она Крыса Аркадьевна, которая запрещает даже красить ногти ярким лаком. А дома она просто мама, которая позволяет своим детям абсолютно все.

— Как отметили? Я ужин готовлю, но ты, наверное, не голодная?

— Нормально. Я попью с вами чай.

— Папа тоже уже скоро вернется и сядем за стол.

— Угу.

Мама возвращается на кухню, а я, вымыв руки, плетусь к себе в комнату. От Никиты до сих пор ни звонка, ни сообщения. Не включая света, я падаю на кровать и закрываю глаза. Еще утром я вела сестру в садик в полной уверенности, что сегодняшний день будет прекрасным и замечательным. А на деле оказалось все с точностью, да наоборот.

Новенький… При одной только мысли о нем становится не по себе. Вспоминаю его дерзкий взгляд, и мурашки по коже бегут. Соболев так смотрит, как будто насквозь видит и мысли читает. Удивительно, как легко Полежаева с ним заигрывала. Я пока сидела с новеньким за одной партой, думала, поседею в семнадцать лет.

Рядом с ним мне было не то что бы страшно, а, скорее, неспокойно. Все время не покидало чувство опасности и усиленно работал инстинкт самосохранения, как будто Соболев может нести для меня реальную угрозу.

Дверь моей комнаты открывается и заглядывает головка Настены.

— Соня, ты спишь? — спрашивает шепотом.

— Нет. Иди ко мне.

Настенька плотно закрывает дверь и спешит забраться ко мне на кровать. Обнимаю сестру и прижимаю к себе, запуская пальцы в ее мягкие шелковистые волосы.

— Почему ты грустная? Тебя кто-то обидел?

— Нет. Просто устала.

— А что ты делала?

— Училась. А потом ходила на день рождения к Лиле.

— А я буду танцевать на утреннике с мальчиком.

— Хорошо.

— Его зовут Дима.

Меня передергивает. Перед глазами снова становится лицо Соболева: сильное, уверенное в себе и для многих девушек наверняка привлекательное. Интересно, зачем он поменял школу в феврале за несколько месяцев до окончания? Надо будет спросить у мамы.

Впрочем, какое мое дело?

Из прихожей доносится хлопок входной двери, и Настя тут же подскакивает.

— Папа пришёл! — и со всех ног несётся к нему.

Мой отец — судья. Я очень горжусь папой, ведь он наказывает настоящих преступников: воров, убийц, насильников, наркоторговцев. В детстве я считала папу Бэтменом, который спасает мир от зла. Мне казалось, что чёрная судейская мантия похожа на костюм этого мультяшного героя.

Я поднимаюсь с кровати и тоже иду встречать папу. Настенька уже забралась ему на шею.

— Привет, пап, — обнимаю его.

Отец чмокает меня в макушку.

— Как дела в школе?

— Все хорошо.

Минут через двадцать мы собираемся всей семьей на кухне. У меня нет аппетита, поэтому я просто пью чай, слушая щебет сестры вперемешку с рассказами родителей о работе. В глубине души я надеюсь, что мама скажет что-то о нашем новеньком, кто он и откуда, но родительница молчит.

Меня же уже настолько распирает любопытство, что еле удаётся спокойно усидеть на стуле. Соболев стоит перед глазами, и, как я ни пытаюсь его прогнать, никуда не уходит. Я до ужаса возмущена им и его поведением, но любопытство сильнее меня.

— А у нас в классе новенький! — восклицаю, не выдержав.

Воцаряется секундное молчание, и я замечаю, как мама недовольно поджала губы.

— Да? — удивляется папа. — Кто?

— Трудный подросток из неблагополучной семьи, — сухо отрезает мать.