и кривое.

Когда мы приблизились, стало понятно, что силуэт этот принадлежит не человеку; он не был цельным – всю массу его составляла искаженная смесь мелких теней, извивающихся, дергающихся и сливающихся воедино.

Крик застрял у меня в горле, и тело застыло, отказываясь шевелиться.

Как и в ту ночь, радиопомехи зазвенели в ушах, голова заболела, во рту пересохло. А серый силуэт на дороге начал медленно оборачиваться.

Мне хотелось закрыть глаза, но все попытки оказались напрасны.

Эмили не останавливалась, словно ничего не замечала, а Энни склоняла голову к радио, пытаясь расслышать сообщение, которое якобы скрывал за собой белый шум.

Время замедлилось.

Шум и помехи оглушили меня, и непонятный гул вдруг замкнул что-то ужасное в глубинах моего сознания и тела.

Пикап несся вперед, и прямо перед тем, как мы врезались в серую фигуру, она повернулась к нам лицом – точнее, тем, что было на его месте.

А была там лишь непроглядная тьма.

И тогда до меня донесся голос – тот самый голос, что в ту ночь пробился сквозь шум помех; сухой, резкий, потрескивающий, словно огонь.

Говорила женщина, та же, что и в 1999 году.

– Дверь открыта, – сказала она.

ИГРОВЫЕ МАТЕРИАЛЫ: ОФИЦИАЛЬНОЕ ОБРАЩЕНИЕ ХЕЙЗЕЛ

(Аутентифицировано через блокчейн)

Всемирная организация здравоохранения описывает игровое расстройство как «модель игрового поведения, отличающуюся нарушением контроля за игрой… до такой степени, что ей отдается предпочтение перед другими интересами и повседневными занятиями, а также продолжением или интенсификацией игровой деятельности, несмотря на появление отрицательных последствий».

Отрицательные последствия – не шутка.

Не забывайте пить воду и предупреждайте кого-нибудь, когда планируете отправиться проверять неизвестную зацепку, про которую никто больше не знает.

Берегите себя.

Хейзел 8

..– –…. –….–..–..–….–…–……–…..2

3. Если хорошо прислушаться, можно услышать ревень

Пол выложен плитками: триста девяносто пять белых, четыреста черных. От входа до столика – ровно двадцать один шаг.

Над автоматом для молочных коктейлей висит маленький телевизор, на экране которого профессиональные спортсмены играют в доджбол – в вышибал, если говорить по-простому. На тротуаре за окном виднеется кислотно-зеленый автомобиль: «Додж Челленджер».

«Додж».

На ум сразу приходит значение слова.

Финт. Хитрость. Уловка.

Алан Скарпио улыбается, обводя вилкой помещение.

– Хорошее местечко, согласись?

– Да, довольно классное.

– Я взял тебе кофе, – говорит он, кивая на грязно-белую керамическую кружку, стоящую на столе.

– Спасибо. – Я присаживаюсь на диванчик, обитый потертым кожзамом.

Кафешка расположена через улицу от игровых автоматов Фокусника. Она старая, еще пятидесятых годов; такие обычно называют забегаловками, а то и похуже. На столиках стоят маленькие музыкальные автоматы – некоторые, кажется, даже работают.

Ситуация не укладывается в голове: я сижу за одним столом с Аланом Скарпио, чуть ли не самым богатым человеком на свете, и смотрю, как он с аппетитом поедает ревеневый пирог.

«Доджбол».

За столом в углу сидит женщина – что это на ней, бейсболка с логотипом «Лос-Анджелес Доджерс»? Кафель на стенах кучкуется группками – пять, шестнадцать, пять, восемь плиток; их количество совпадает с позициями букв в слове «Додж».

Становится страшно.

С самого детства у меня была одна-единственная реакция на любую тревогу: бесконечный поиск закономерностей. Иногда доходило до того, что сосредоточиться на чем-то другом просто не получалось. С возрастом приступы становились чаще и сильнее, так что мне пришлось научиться с ними бороться. Обычно я повторяю уже известные закономерности, и чаще всего они связаны с теннисом.

Я обожаю теннис. С поразительной точностью помню целые турниры – не только теннисные, конечно, бейсбольные тоже, да и диалоги хорроров запоминаю не хуже, – но теннис для самопальной терапии подходит лучше всего. У меня даже есть любимый матч: четвертьфинал Открытого чемпионата США 2001 года, встреча Пита Сампраса и Андре Агасси. Я отстукиваю их подачи на ногах: Сампраса – на левой, Агасси – на правой. Представляю каждый удар, каждый пропущенный и отбитый мяч, и в какой-то момент страх ослабевает и мне становится легче.

Эта техника спасла меня после аварии с участием Энни и Эмили Коннорс, и она же помогла позже, когда родители погибли в несчастном случае во время отпуска в Греции.

После их смерти у меня ушло несколько лет, чтобы отработать систему дыхательных упражнений, помогающих справиться с приступами тревоги, зато теперь не приходится отстукивать на ногах матчи от начала и до конца.

Я успеваю добраться до завершения второго сета и только тогда осознаю, что творю. Поспешно убрав руки с колен, я отпиваю кофе.

Уже десять лет мне не приходилось прибегать к этому методу, не меньше.

Твою мать. Да почему же так страшно?

По слухам, Скарпио пятьдесят шесть, но выглядит он лет на десять моложе. Не особо высокий, худой, с нечесаными каштановыми волосами, светло-голубыми глазами и широкой хитрой улыбкой. Одет в темно-синие джинсы, ботинки-дезерты из выцветшей коричневой замши и белую рубашку. Светлокожий, с едва заметным акцентом – то ли английским, то ли уэльским.

– Вот ты знаешь, что ревень растет так быстро, что его можно услышать?

– Серьезно? – спрашиваю я, потому что не знаю.

– Ага. У меня есть аудио на телефоне, если хочешь послушать.

– А… Круто…

– Да ладно, я стебусь. – Он возвращается к пирогу. – Но не про ревень. Он реально быстро растет, и у меня есть его звуки, но тебе ли не по хрену. Ты хочешь узнать, зачем я пришел, что мне понадобилось в зале игровых автоматов и в первую очередь зачем мне нужна твоя помощь. – Он улыбается. – Угадал?

– Да. Но про ревень послушать тоже интересно.

Алан Скарпио кивает.

– Врешь, ну да ладно. – Он гоняет вилкой крошки по тарелке, собирая их в кучку. – Точно ничего не хочешь? Пирог просто охренительный.

– Нет, спасибо. – Я отпиваю чуть теплый кофе.

– Ну, я наелся, – говорит он и откидывается на спинку стула, выдыхая. От пирога ничего не осталось – даже крошки нашли свое место в животе таинственного миллиардера.

Какое-то время мы сидим молча, но потом я не выдерживаю:

– Ну так, – говорю я, – зачем вы пришли?

– Вижу, меня не ждали.

– Еще бы.

– Понимаю. Обычно-то ты видишь меня по телевизору или в интернете. Я как-то в баре наткнулся на Гэри Бьюзи. Сразу его узнал, как какого-то закадычного друга. Даже улыбнулся ему, когда проходил рядом.

– Это он постоянно твердит про какие-то безумные заговоры?

– Кто ж знает, может, и он, но я его помню по фильмам. «На гребне волны». Классика. «Два сэндвича с фрикадельками»! – Скарпио вскидывает два пальца и вопит так, что слышно во всей забегаловке. – «Два мне возьми, Юта!»