Шрифт:
Закладка:
Помашет руками, передохнет чуть-чуть – и снова в работу…
К работе приучались все, с раннего детства.
– Мы – пояски ткали, – говорили мне тетка и мать.
Пояс – важная часть староверского бытия, даже не одежды, а именно бытия! Им подпоясывались рубахи и сарафаны, без него нельзя находиться никогда, и никогда не снимать. Почти как нательный крест! Он отделял человека от греховного мира, оберегал от нечистой силы… Кроме обиходного значения он еще и предмет веры, символ веры.
Пояс является любимым изделием староверов, изготавливается их много, самых разных цветов, орнаментов и видов. У каждого в доме хранится целый запас поясов: пользуются ими сами и одаривают гостей. У меня дома в Петербурге – целая коробка с поясами из Орегона! Они украшены не одними только геометрическими орнаментами, но и мудрыми изречениями из старообрядческих книг. Например: «Богородица, благословен плод чрева твоего, яко родила еси Христа Спаса, избавителя душам нашим»…
Из Орегона – то же самое, что из Горного Алтая, Уймона, и окрестных сел, где сейчас возрождается традиция изготовления поясов. Достаю из орегонской коробки, рассматриваю… Теперь достаю привезенные из Верхнего Уймона – то же самое. Слава Богу, слава Богу – жива традиция, не этнография – сама жизнь!..
Впервые жизнь Верхнего Уймона я увидел в далеком 1964 году, когда мне было 14 лет, и нигде кроме Бийска я до этого не бывал… Чисто городской парень.
– Прямо Древняя Русь, – заявил я, стоя посреди улицы и оглядывая все вокруг.
До-о-лго потом мои родственники посмеивались, пересказывая друг другу мои слова… Бревенчатые дома, старые, от времени – серые, словно шелковые. Самое большое впечатление произвели заборы, ограды – так называемые прясла: толстые длинные жерди, лежащие своими концами на широких торцах вкопанных в землю бревен. Очень основательные сооружения.
Дома – вида сурового, безо всяких наружных украшений. Внутри – довольно просторные: большая русская печь, горница, полати, широкие лавки вдоль стен… Узнала ли все это моя душа, отозвалась ли как-нибудь? Удивительно: нет! А ведь за мной стояли десятки крестьянских поколений – и многие века деревенской жизни. Как же легко обрубаются человеческие корни – одним ударом!..
К тому же я был уже почти взрослый, и жизни деревенской, повторяю, не видел. В Бийске мы жили в районе так называемой новостройки: двухэтажные кирпичные, деревянные дома, бараки – потом появились панельные пятиэтажки. Вокруг кипела Всесоюзная ударная комсомольская стройка! Строили целый комплекс оборонных предприятий, в народе называемый «лесные братья»: они находились в лесу. Благодаря этим «братьям» город вырос, думаю, раза в три… В Бийске появились невиданные доселе люди: москвичи, ленинградцы, да еще «чучмеки» – так называли кавказцев. И прочие, прочие, прочие… Были даже академики, как я потом узнал!
Ну, а я со всем своим окружением очутился в «бараках коммунизма». Это был прогресс! До того, после потери всего имущества и хозяйства – от «раскулачивания» – мои родные староверы, оказавшись в Бийске, снимали углы… А некоторые и без «раскулачивания» сбежали в город – жить в деревне невыносимо…
«Бараки коммунизма» разнообразные: мне довелось пожить и в интернате, и даже, недолго – в детдоме. Я становился настоящим советским человеком – что называется, до мозга костей. Естественным атеистом. Притом очень подкованным! Запросто мог целый кроссворд разгадать. Мой отчим, Валентин Алексеевич, бывший интеллигент, нередко посылал меня в газетный киоск.
– Сбегай, возьми газет – всех по одной.
Газеты стоили копейки, я притаскивал домой целую пачку, «всех по одной» – и мы сидели, и все подряд читали: и про международное положение, и про социалистическое соревнование, и про дальние города и страны, и строительство коммунизма, и «религиозный дурман»… Про все на свете.
Так что стоял я, четырнадцатилетний подросток, посреди уймонской улицы, как настоящий гражданин мира. Хотя из «бараков коммунизма» – но с мыслями о Париже и Нью-Йорке!
А в Уймоне жизни не было – так мне тогда показалось. Человеческая память устроена таким образом, что подростковые впечатления помнятся гора-а-здо лучше, чем, скажем, 30-летние, 40-летние… Помню я все прекрасно. Нет, разумеется, был в Уймоне колхоз, были фермы, поля, трактора, покосы и все остальное, только деревня стояла пустая… Покажется старик, пробежит ребенок – и больше ничего. Грязь на дороге, серые избы, заборы – и тишина. А если вспомнить, что это начало 60-х годов, то и все остальное тоже серое: одежда, предметы – все… А главное – пустота. Мне еще мать говорила, что после войны деревни и села опустели.
– До войны по деревне идешь, народу – полно! Разговоры, смех, веселье было, все как-то в жизни уже утряслось. У меня даже гитара была, хоть я и в чужом углу жила. Устоялось, утряслось… А после войны – пустота…
Пустоту я и заметил.
Однако, были времена, когда жизнь в Уймоне текла широко, полнокровно, естественно, когда люди работали для того, чтобы жить, знали время для отдыха и для праздников, всегда помнили о Боге – и знали, для чего они живут. Мои родственники получили прививку из этой жизни, но, едва войдя в жизнь, были от нее оторваны… Прививка, однако, оказалась столь сильна, что они прожили свою жизнь… ну, почти в соответствии со словами Иоанна Златоуста! Потому и я, пишущий сейчас эти строки, истинно дивлюсь самому себе: и тогдашнему, 14-летнему, и 40-летнему, и даже 50-летнему… Не было же ничего, чтобы я начал истинно жить! Только молитвы моих родственников, бабушек и дедушек, стоящих у престола Божия, и просящих за меня…
У престола Божия, в красоте Божией они прожили свою жизнь и здесь – на земле. Беловодье – они ведь и нашли его – и создали! Хотя, по сердечной простоте, все продолжали искать, и мечтать о нем…
Красота Божия – это Уймонская долина, что в самом сердце Горного Алтая, и где расположились деревни Верхний Уймон, Нижний Уймон, Мульта, маленькая Тихонькая – и большая Усть-Кокса…
Горный Алтай, деревня Тихонькая. 2010 год.
А вокруг – зеленые горы, а вдали – горы в снежных шапках: белки… Впервые на одну из ближайших гор я забрался тогда, в 1964-м, вместе с одним из многочисленных родственников, троюродным братом. Вот, я стою на фотографии, сделанной им: за мной, внизу – районный центр Усть-Кокса, а в долине сливаются реки, зеленая – Кокса, и голубая (белая!) –
