Я раздумываю, стоит ли вообще идти на сегодняшнее мероприятие. Обитательницы Болейн-хаус устраивают такие вечера в стиле «Мулен Руж» в начале и конце каждого семестра; девушки с длинными мундштуками потягивают абсент и проверяют накладные ресницы в зеркале туалетной комнаты – и раньше я всегда ходила. Но это было в то время, когда все из Годвин-хаус были со мной. Мы с Алекс раз за разом одевались в наряды одного и того же цвета: я носила красный, она – темно-синий. В расшитый бисером клатч она прятала плоскую фляжку. Я курила сигареты одну за другой, высунувшись из окна на четвертом этаже. Единственные моменты, когда я позволяла себе курить.

В этот раз есть только я. Никакого темного зеркального двойника. Красное платье, что я надевала в прошлом году, теперь болтается на мне: ключицы торчат, как лезвия, тазовые кости проступают сквозь тонкий шелк.

Некоторые лица мне знакомы, в прошлом году я готовилась к выпуску, а они были на первом и втором курсах; они машут мне и проходят туда, где, должно быть, интереснее.

– Фелисити Морроу?

Я оглядываюсь. Невысокая, коротко стриженная девушка стоит рядом и во все глаза смотрит на меня; она одета в платье, которое явно никогда не знало утюга. Через секунду до меня доходит.

– О, привет. Ханна, верно?

– Ханна Стрэтфорд, – говорит она, улыбаясь еще шире. – Я не была уверена, что ты меня вспомнишь!

Конечно да, хотя это лишь смутное воспоминание о маленькой первокурснице, которая таскалась за Алекс, словно та была воплощением утонченности, а не неряшливой девчонкой, которая вечно спала допоздна и списала итоговую контрольную по французскому. Нет, за пределами Годвин-хаус Алекс была безупречной, утонченной, являлась образцом непринужденного совершенства, и ей удавалось носить свою плебейскую фамилию как чертов нимб.

У меня сводит живот. Я прижимаю руку к ребрам и делаю неглубокий вдох.

– Конечно я помню, – говорю я, натягивая на лицо улыбку. – Хорошо, что мы снова встретились.

– Я так рада, что ты решила вернуться в этом году, – торжественно, как священник, произносит Ханна. – Надеюсь, тебе уже лучше.

Вот так, сразу. Улыбка дается мне с трудом.

– Я чувствую себя прекрасно.

Выходит довольно резко – и Ханна вздрагивает.

– Ну да. Конечно, – торопливо говорит она. – Прости. Я только хотела сказать… извини.

Она не знает о моем пребывании в Сильвер-Лейк. Она не может знать.

Еще вдох, моя рука поднимается и опадает вместе с диафрагмой.

– Мы все по ней скучаем.

Интересно, насколько неискренне я это произнесла? Хотелось бы знать, ненавидит ли Ханна меня за это, хоть немного.

Она стоит, покусывая нижнюю губу, но, что бы ей ни пришло на ум, вместо этого она еще раз ослепительно улыбается.

– Ну, по крайней мере ты все еще в Годвин-хаус! Я подавала заявление в этом году, но, к сожалению, не прошла. Но опять же, все подавали заявки. Это же очевидно.

Очевидно?

Мне даже не приходится задавать этот вопрос. Ханна поднимается на цыпочки, наклоняется и по секрету шепчет:

– Эллис Хейли.

Ой! Ой. Наконец, головоломка сложилась. Эллис – это Эллис Хейли, романистка: автор бестселлера «Ночная птица», который получил в прошлом году Пулитцеровскую премию. Я об этом слышала по Национальному общественному радио; Эллис Хейли, ей только семнадцать, и она – «голос нашего поколения».

Эллис Хейли, вундеркинд.

– Разве она не на домашнем обучении? – только и удается сказать мне.

– Да, так и есть. Ты, наверное, не знаешь. Она перевелась сюда в этом семестре, будет заканчивать обучение здесь. Мне кажется, она хотела выбраться из Джорджии.

Ханна продолжает говорить, но я ее не слушаю. Я лихорадочно перебираю в памяти события прошлой недели, пытаясь вспомнить, не сделала ли я чего-нибудь позорного.

Всё, что я сделала, было настоящим позором.

– Пойду что-нибудь выпью, – говорю я Ханне и сбегаю, пока она не заявила, что пойдет со мной. Хуже, чем бесконечно слушать, как Ханна сожалеет о том, что случилось, были ее дифирамбы Эллис Хейли.

Девушки Болейн устроили в своей кухне что-то вроде бара; к счастью, куратор их факультета отсутствовала – впрочем, как и все педагоги во время наших вечеринок; в конце концов, наши родители платят школе не за то, чтобы нас воспитывали, – и там нашлись такие сорта дорогого джина, о которых я и не подозревала. Я наливаю себе из ближайшей бутылки, выпиваю и наливаю вновь.

Я не люблю джин. И сомневаюсь, что хоть одна из двадцати девушек, живущих в Болейн-хаус, любит; им нравится цена этого самого джина.

Со мной никто не разговаривает. Сейчас я этому рада. Взамен я получаю возможность наблюдать за тем, как они общаются между собой и искоса посматривают в мою сторону, словно опасаются столкнуться со мной взглядом. При моем приближении разговор затихает.

Значит, все в курсе.

Я не знаю, как они это выяснили. Хотя, возможно, и знаю… Сплетни в нашем кругу разлетаются быстро. Несмотря на присутствие в школе Дэллоуэй Эллис Хейли, я здесь самая интересная персона.

Я допиваю остатки из моего стакана. Они это переживут. Вот начнутся занятия, и кто-нибудь сочинит для посиделок у камина историю похуже, чем о Фелисити Морроу, той девушке, которая…