Когда поток свежих фруктов и овощей иссяк, я переключилась на мамину домашнюю скотину.

Для начала зарезала свиней, даже свою любимицу Мьеле, которая глядела на меня маленькими, полными боли глазками, очевидно сомневаясь в том, что я намерена прикончить ее своим мясницким ножом.

Но она ошиблась: во мне теперь не было, ни капли жалости. Взяв в руки нож, я почувствовала, хоть и ненадолго, что моя злость покидает меня, и на несколько мимолетных мгновений обрела покой.

Каждой свинье я перерезала горло и слила кровь в ведра, чтобы приготовить колбасу, которую потом можно украсить фенхелем.

После этого я заготовила впрок грудинку и ветчину, развесив их на крючках в холодной кладовой. Затем принялась за пирожки с мясом, котлеты, рагу, паштеты и сочное жаркое. Помню, что на протяжении нескольких недель мои руки и лицо были перепачканы впитавшейся в них кровью. Я, как заправский macellaio[7], носила заляпанный кровью фартук. Мне нравилось так ходить: в этом было что-то дикое и опасное, кровь на одежде стала символом моей кровоточащей души.

Покончив со свиньями, я посворачивала шеи курам. Нести яйца стало некому, и Луиджи срочно командировали на рынок в Рандаццо за ящиком цыплят и тремя-четырьмя взрослыми курами, чтобы обеспечить яйца для завтрака Антонино Калабрезе.

Приготовленным мною pollo alla Messinese, роскошным блюдом из куриного мяса, тушенного в майонезе, можно было накормить три сотни гостей на свадьбе. Увы, никакой свадьбы не намечалось. После инцидента с курами мама запретила мне забивать животных, и пришлось довольствоваться молочными продуктами.

Я приготовила соленую рикотту, вскипятив овечье молоко с солью и по старой традиции сняв сыворотку пучком ивовых веток, как учила Бабушка Фьоре. Рикотты я тоже сделала немерено, а бочки с ней поставила на чердаке коровника.

Наконец мамино терпение лопнуло. Урожая фермы не хватало на мои кулинарные порывы: макаронные изделия и хлеб приходилось выкидывать, потому что съесть такую прорву не мог никто: работники растолстели от обжорства и обленились; не осталось про запас ни одного фрукта или овоща; бочки из-под масла и уксуса опустели; уцелели только овцы, потому что свиней и кур я порешила. Мама сделала вывод, что у меня мания убийства. После обнаружения в канаве безголового трупа овчарки Боли мне приписали еще более страшное злодеяние. Удручало и то, что с потолка коровника капала рикотта. Наиболее суеверные из работников заподозрили, что там завелся дьявол, и отказывались туда заходить.

Мама собрала всю семью: моих братьев Луиджи, Леонардо, Марио, Джулиано, Джузеппе и Сальваторе, близнецов Гуэрру и Паче и своего молодого супруга Антонино Калабрезе. Луиджи поручили привести меня в гостиную, но я отказалась покидать кухню.

— Мам, она не идет, — услышала я отчет Луиджи перед собравшимися в гостиной. — Говорит, что очень занята, потому что готовит dolci, cassata, cannoli и torta di ricotta[8].

Маму это не остановило, и она во главе процессии направилась на кухню.

— Роза, — начала мама, — так больше продолжаться не может. Ты должна прекратить эту бесконечную готовку.

Я ничего не ответила, но в тот же день сложила в чемодан скромные пожитки и, сняв с крючка клетку с моим попугаем Челесте, отправилась из Кастильоне в Палермо.

Все семейство много-много лет питалось плодами моих сердечных мук. В войну, когда с продуктами было туго, моя семья благодаря моей боли стала единственной в округе, не страдавшей от голода.

То, что мама сочла бедствием, оказалось благом, и она на каждой воскресной мессе возносила хвалу Господу.

Ветчину подавали на свадьбе Луиджи с барменшей из Лингваглоссы, состоявшейся через много лет после смерти Бартоломео и моего отъезда. Когда подросли дети моих братьев, они частенько лакомились абрикосами или артишоками из найденных ими бочек или бутылей, датированных годом трагедии в жизни их тети Розы.

Глава 7

Приготовив на ланч pasta alla Norma, я выпита из своей маленькой квартирки и отправилась на работу в Национальную библиотеку, что в самом центре города. Одолев ступеньки, я оглядела здание, которому отдала последние двадцать пять лет жизни. В этом году на приеме у директора мне должны вручить памятную табличку с указанием имени и стажа работы.

С тех пор, как двадцать пять лет назад я покинула fattoria, моя фигура стала гораздо весомее. Груди, всегда бывшие крупными, теперь обвисли. Еще несколько лет и они дотянутся до того, что осталось от талии. Волосы, когда-то имевшие блеск и цвет воронова крыла, тронула седина, а годы работы с книжными каталогами ослабили зрение, и я стала носить очки с толстыми стеклами.

Нет, я не жила в печали все эти годы. Сказать по правде, стоило мне покинуть la cocina в Кастильоне, как моя ярость тут же прошла. На протяжении четверти века я вообще ничего не чувствовала. И даже перестала скорбеть от потери Бартоломео. Моя жизнь меня вполне устраивала и не причиняла боли.

Я приехала из Кастильоне на автобусе вместе с попугаем и худеньким чемоданчиком, чтобы начать новую жизнь в большом городе, подальше от родного захолустья, где я выросла и где все хорошо знали, чем я занимаюсь. И в тот же день явилась в библиотеку.

В Палермо у меня не было прошлого: никто не знал ни меня, ни мою семью, ни моей трагедии. Они знали только то, что поведала я сама, а будучи уроженкой провинции Катанья, я рассказала очень мало.

В ту зиму 1933 года, когда я вышла из автобуса у Каполинеа в центре Палермо, шел сильный дождь. Не зная, куда податься, я целый день бродила по арабскому кварталу, размышляя о том, как бы подыскать приличную работу и как выжить в здешнем шуме, суете и неразберихе, ведь ничего подобного мне видеть еще не доводилось. Даже во время редких поездок в Рандаццо, самый крупный город в наглей местности, я никогда не чувствовала себя такой потерянной и одинокой среди бурлившей вокруг жизни.

Проходя мимо библиотеки, я заметила на стеклянном стенде написанное от руки объявление: требуется сотрудник на вполне приемлемую зарплату.

Я собрала все свое мужество и вошла. Расспросив о работе — оказалось, что нужно в основном расставлять книги по полкам, — и оставив попугая и чемодан на попечение вахтера Крочифиссо, я воспользовалась приглашением и вошла в кабинет старшего библиотекаря. Ему понравилось, как я отвечала на вопросы, и он предложил мне притупить к работе на следующий день. Во время месячного испытательного срока я буду получать двадцать лир в неделю.

Я покинула библиотеку в