политической экономии есть случайность»12. Чтобы доказать, что капитализм не является фактором энтропии и общественного хаоса, начиная с 1940-х экономический дискурс ставит в приоритет кибернетическое переопределение своей психологии. Оно строится на «теории игр», разработанной Фон Нейманом и Оскаром Моргенштерном в 1944 году. Первые социальные кибернетики показывают, что homo oeconomicus может существовать только при условии абсолютной прозрачности своих предпочтений для себя и для других. Из-за невозможности знать совокупность поведений всех прочих экономических игроков, утилитаристская идея рационализации любого микроэкономического выбора остаётся мечтой. Под давлением Фридриха фон Хайека утилитаристскую парадигму отвергают в пользу теории стихийных механизмов согласования индивидуальных видов выбора, которая признаёт, что каждый актор имеет лишь ограниченное представление о поведении других, как и о своём собственном. Решение – пожертвовать автономией экономической теории и перенести её в кибернетический проект, обещающий уравновешивание систем. Получившийся гибридный дискурс, названный впоследствии «неолиберальным», наделяет рынок способностью оптимально распределять информацию – но не богатство — в обществе. В таком виде рынок становится средством полного согласования акторов, благодаря чему единство общества обретает устойчивое равновесие. И капитализм теперь не обсуждается, потому что представлен как простое и лучшее средство обеспечения общественной саморегуляции.

Луи Лозовик. Кишки Манхэттена

Как и в 1929 году, протесты, прокатившиеся по планете в 1968 году, и, в особенности, кризис после 1973-го снова ставят перед политэкономией проблему неопределённости, на этот раз в политической сфере. Все упиваются громкими теориями: тут этот старый болтун Эдгар Морен и его «сложностность», там Жоэль де Росней, этот простак-мечтатель, с «обществом в реальном времени». Экологическая философская мысль кормится новой мистикой про Вселенную. Целостность – больше не исток, который нужно вернуть, а будущее, которое строят. Кибернетическая проблематика теперь не в предсказании будущего, а в воспроизводстве настоящего. И речь уже не о статичном порядке, а о динамической самоорганизации. Индивид теперь не наделяется никакой властью: его знание мира несовершенно, собственные желания ему неизвестны, он непрозрачен для себя самого, всё от него ускользает, так что и кооперируется он спонтанно, эмпатия его заложена природой, а солидарность неизбежна. Он ничего такого не знает, но ЛЮДИ-то о нём знают всё. Тут развивается самая далеко идущая форма современного индивидуализма, и к ней прибавляется хайекская философия, для которой любая неопределённость, любая возможность события – проблема всего лишь временного незнания. Став идеологией, либерализм служит прикрытием для совокупности новых технических и научных практик, распылённой «второй кибернетики», намеренно открестившейся от своего наречённого имени. Начиная с 1960-х сам термин «кибернетика» растворяется в смешанных понятиях. Распад наук уже не даёт шанса на реальную теоретическую унификацию: кибернетическое единство отныне проявляется в мире, которому само каждый день придаёт форму. Кибернетика – средство, благодаря которому капитализм связал воедино свою способность к раздроблению и поиск выгоды. Общество, которому постоянно угрожает распад, поддавалось бы подчинению гораздо проще, если была бы создана информационная сеть, автономная «нервная система», позволяющая им управлять, – так по поводу Франции напишут в своём отчёте 1978 года верные обезьянки Государства Симон Нора и Ален Минк. То, что ЛЮДИ называют сегодня «Новой экономикой» и что объединяет под единой кибернетической маркой все преобразования, которые претерпели в последние тридцать лет западные страны, является совокупностью нового подчинения, новым решением практической задачи общественного порядка и его будущего, иными словами – новой политикой.

Под влиянием информатизации техники по корректировке спроса и предложения 1930—1970-х годов улучшились, упростились и децентрализовались. Образ «невидимой руки» больше не оправдательная выдумка, а действительный принцип социального производства общества, который воплощается в компьютерных операциях. Технологии рыночного и финансового посредничества автоматизировались. Интернет позволяет одновременно и узнавать предпочтения потребителя, и воздействовать на них рекламой. На другом уровне вся информация о поведении экономических агентов вращается в виде заголовков, которыми управляют финансовые биржи. Каждый участник капиталистической валоризации поддерживает петли почти постоянной обратной связи в реальном времени. От каждого действия как на реальных, так и на виртуальных рынках теперь запускается круговорот информации о субъектах и объектах сделки, который выходит далеко за пределы данных о цене, ставших второстепенными. С одной стороны, все осознали важность информации как отдельного от труда и капитала фактора производства, определяющего «развитие» за счёт связей, технических инноваций и распределения навыков. С другой – специализирующийся на информации сектор производства не перестаёт увеличиваться в размерах. Благодаря взаимному усилению этих двух тенденций сегодняшний капитализм рассматривается как информационная экономика. Информация стала богатством, которое нужно добывать и накапливать, что превратило капитализм в подсобное средство кибернетики. Отношения между капитализмом и кибернетикой менялись с течением века: если после кризиса 1929 года ЛЮДИ создали систему информации об экономической деятельности, чтобы её регулировать – в чём и была цель любого планирования, – то после кризиса 1973 процесс общественной саморегуляции держался на повышении ценности информации.

IV

Если моторизованные машины конституируют второй век технических машин, то кибернетические и информационные машины формируют третий век, который реконструирует обобщённый режим порабощения – обратимые и рекуррентные «человекомашинные системы» замещают прежние нерекуррентные и необратимые отношения подчинения между обоими элементами; отношение между человеком и машиной осуществляется в терминах внутренней взаимной коммуникации, а не в терминах использования или действия. В органической композиции капитала переменный капитал задаёт режим подчинения рабочего (человеческая сверхприбыль), главной рамкой которого является предприятие или завод; но когда с приходом автоматики постоянный капитал растёт всё более и более пропорционально, то мы обнаруживаем новое порабощение, когда режим работы изменяется, прибыль становится машинной, а рамка распространяется на всё общество в целом.

Также можно было бы сказать, что немного субъективации удаляет нас от машинного порабощения, но много субъективации возвращает нас к нему.

Жиль Делёз, Феликс Гваттари, «Тысяча плато», 198013

Единственный момент, когда класс остаётся таковым и сам по себе обладает сознанием: класс управляющих капиталом как социальной машиной. Определяющее его сознание – это, логичным образом, апокалиптическое, саморазрушительное сознание.

Джорджо Чезарано, «Учебник выживания», 1975

Ничто не описывает нынешнюю победу кибернетики лучше, чем тот факт, что стоимость теперь можно определить как информацию об информации. Рыночно-кибернетическая, или «неолиберальная», логика распространяется на любую деятельность, даже на пока ещё не-рыночную, при железной поддержке современных Государств. Говоря обобщённо, прекаризация субъектов и объектов капитализма неизбежно приводит к усилению круговорота информации о них: это одинаково верно и про рабочего-безработного, и про корову. Как следствие, кибернетика стремится одновременно и к беспокойству, и к контролю. Она основана на страхе, а это фактор эволюции – экономического роста, нравственного