Да это и понятно. Граф Матвей Иванович генерал от кавалерии, атаман войска Донского, в голубом серебром шитом атаманском мундире, с булавой в руках, со всей своей «кавалерией» на груди, с алмазным пером на кивере и драгоценной шашкой у бедра, оставался тем же простым, заботливым, любящим Дон казаком. Он и водочки выпьет и словцом казачьим закусит, он у казака и про «домашность» расспросит, и на церковь перекрестится, и от попа отплюнется! Он свой – его не совратили городские соблазны, не загнусил он по-французски, не удалился от родного донского обычая и не стал смотреть свысока на степного мерешка и длиннокудрого его обладателя.

Не любил Платов отдавать под суд, лишать чинов и мест, «за что, – говаривал он, – пострадают, я вам скажу, отец его, мать, жена и дети», призовет он виновного, иногда в тяжком преступлении и начнет распекать его: «Какой ты чиновник, какой офицер войска Донского, к которому имеешь честь принадлежать, когда не радеешь о славном имени, которое носишь на себе, когда забываешь Бога, отца, мать, жену или детей? Тому ли учили предки твои? За то ли видишь на себе Монаршие Милости? Или всегда я должен за вас всех отвечать? Стыдись, господин мой, надо во всем знать честь и бояться Бога!»

Патриархальные нравы! Но дивное дело, пристыженный больше не замечался в худом поведении.

Платов знал душу казака и знал, чем его можно затронуть сильнее всего и добиться той высокой популярности, которою он пользовался в войске.

Явится к нему казак на ординарцы, явится честь честью по форме. Платов взглянет на него пристально и спросит, как зовут отца и обратится к окружающим: «вот видите, господа, я вам скажу, я очень припоминаю отца его: он был очень храбрый казак, собой молодцеватый. Я с ним служил в турецкую кампанию, и он много отважных сделал дел. Знаете ли, я вам скажу, он отчасти на него походит, даже и поступь его. Ну рад я, спасибо полковнику, что он нарядил его на эту комиссию, от него ожидаю я всего доброго… Ты ведь, братец, Курмоярской станицы?»

– Так точно, ваше сиятельство, отвечал изумленный казак, в первый раз видевший графа.

– Так я помню. Знаете ли, господа, я вам скажу, что я даже припоминаю дом их: отец его почтен был в станице. Мне случилось однажды проезжать там, и чуть ли даже не приставал к ним. Ведь дом ваш, въехав в станицу и поднявшись на горку налево, в проулке? Так, очень, очень припоминаю, они даже, я вам скажу, и хорошие домоводцы. Скажи же ты мне: жива ли у тебя, по крайности мать, добрая старуха и нет ли кого еще в семье? Пора тебе жениться! Рад всем помогать таким исправным и досужливым казакам; о храбрости нечего говорить – стыдно донскому казаку быть не храбру, а надо стараться и поболее, что смыслишь. Ну спасибо же тебе, поблагодари от меня полковника, старайся вперед вести себя так, сделай еще хорошо порученность; да и посмотрю я поболее за твоим поведением, так авось и повысю тебя: моли Бога за милосердаго нашего батюшку Государя, ну ступай себе.

Казак поворачивался, но тут граф останавливал его: – постой, братец, пьешь ли ты водку?

– Никак нет, ваше сиятельство.

– Это очень хорошо, я вам скажу, однако надо донскому казаку исподволь приучаться, бывают непогоды и вьюги; а донской казак все на коне, да в поле: придет иногда, как-то не по себе: тут-то, я вам скажу, лучшее лекарство чарка горячего, а особливо горчишного. Постой, я тебя попотчую виноградным[10].

И атаман Донского войска, разодетый со всем пречендалом своим, собственноручно потчивал простого казака какого-либо из донских полков.

Нечего и говорить, что после такого дружеского разговора «порученность» исполнялась блистательно, а сам гонец, вернувшись в свой стан, восторженно и со слезами на глазах рассказывал собравшимся кругом станичникам, как «мы с его сиятельством, Матвеем Ивановичем, водку пили», и неиспорченное воображение расхваставшегося казака нарисует еще такие дружелюбные сцены, каких никогда на было и быть не могло. А станичники еще долго будут «гуторить» между собой о том, «какой он добрый», и бородатый урядник в холодную стужу, мешая где-либо на заставе солдатскую тюрю из черствого хлеба, не без гордости скажет другим казакам: «наш Матвей Иванович – ен казака ни в жисть не забудет: потому сам казак!» Бывало граф и вспылит, и нашумит, и накричит, и обидит казака, – но это сейчас же забудется, а добрая ласка, теплое отношение к казаку, да чарка виноградного вина, распитая с казаком, останутся на всю жизнь.

Большую часть жизни Платов провел в походах. В походах же образовались у него и привычки, которым он потом не изменял и в старости. От зари до зари на аванпостах или в разъездах за неприятелем, днем на коне, ночью в шатре главнокомандующего на совете или в беседе с полковыми командирами Платов не привык ложиться раньше утра, не привык долго спать. И в мирное время в городе или в имении своем он проводил ночь без сна, ложась в 4–5 часов утра и спал до восьми, но чтобы отдохнуть больше оставался в постели, часов до 11 и в это время обдумывал, что он должен исполнить. Потом звал чиновников и раздавал им поручения…

Граф Платов был вельможа, но он не был русский вельможа. Все в нем самобытно и характерно. Его обычаи и нравы характеризуют донское общество того времени. Он заставил повсюду уважать казака, не стыдясь и не конфузясь своей казацкой простоты и прямодушия.

Краткая характеристика донского героя одна из лучших иллюстраций к быту донского военного общества этой эпохи.

III

Как во всяком кавалерийском полку, видную роль в казачьем полку играет конский состав и полковой обоз.

Казаки почти всегда до начала нынешнего столетия и в редких случаях в XIX веке выступали одвуконь, причем на второго навьючивалось кое-что из «домашнести» и могущая достаться казакам добыча.

Что добыча могла быть и что она считалась вполне законною, доказательством служат многие формальные акты. Снаряжая войско Донское в поход на Индию, Император Павел в рескрипте от 12-го января 1801 года говорит между прочим: «Все богатство Индии будет нам за сию экспедицию наградою»[11]. Точно