Всякое дело тогда и хорошо, пока всегда с ним, а то ты от него на вершок, а оно от тебя на аршин, и так и пойдете вы врозь: хорош будет толк!»[9].

И неловко чувствовалось донскому атаману, выросшему среди простора донских степей, в роскошных залах Зимнего Дворца. Зеркальный блеск штучного паркета, отражавший предметы, ему был страшнее пучин и болот восточной Пруссии, а тихие неслышные шаги разряженных лакеев пугали более чем канонада вражеских орудий и визг пуль. В залах, уставленных вазами, этажерками, кронштейнами было душно и тесно. Рассказывают, что перед отъездом его к Молдавской армии, когда он откланялся уже всему Двору, Государыне Императрице Марии Феодоровне благоугодно было пригласить его еще на другой день к семейному столу Ее Величества. Кружок собрался небольшой, были все свои, придворные, искушенные опытом светской жизни. Платов простодушными рассказами своими совсем очаровал Императрицу. После обеда Платов в самых изысканных выражениях рассыпался перед Императрицей, благодаря Ее за лестное к нему внимание. Среди поклонов он задел своей роскошной саблей за одну из драгоценных фарфоровых ваз, стоявших с цветами на полу. Ваза с грохотом полетела, зацепила при падении своем другие – звон и стук поднялись по дворцу. Сконфуженный, уничтоженный Платов хотел отскочить, но зацепился шпорами за ковер и упал бы, если бы сама Императрица его не поддержала.

Снисходительно-презрительные улыбки были на лицах придворных. В углу открыто смеялись. Всем стало ясно, что Платов сгубил себя, что репутация его навеки потеряна. Чуть оправившись, Платов бойко и смело взглянул в глаза смутившейся было за него Императрице и сказал: «Государыня! И падение мое меня возвышает, потому что я имею счастие еще раз поцеловать ручку моей Монархини, премилосердной Матери», а потом обернувшись к придворным и широко взмахнув рукой, весело и просто сказал: «вот пословица та и на деле сбылась: говорят, что если казак чего не возьмет – так разобьет, первого я не знаю, а второе и со мною сбылось».

Государыня весело рассмеялась, придворные улыбнулись на шутку донского генерала и неприятный случай во дворце был позабыт.

Не всегда, однако, простодушие Платова и его подчас резкие выходки сходили ему легко. Все русское общество в первых годах нынешнего века преклонялось перед гением Наполеона. Все французское было прекрасно. Не говорить по-французски, не следовать французским модам, не молиться на Наполеона, не уважать посла французского Коленкура было не принято, казалось грубо, дико…

Не мог Платов примириться с таким взглядом. Для него Наполеон прежде всего был враг и иноземец «злодей, шельма Наполеон король», как пелось в казачьей песне, в дружбу его с Александром Платов не верил и вопреки общему настроению не скрывал этого.

Во время Тильзитских праздников Наполеон, разговорившись с Императором Александром об удальстве и ловкости донцов и башкир, изъявил желание посмотреть, как они стреляют из лука, да заодно познакомиться и с атаманом донским Платовым, про которого Наполеон много был наслышан. Сам Александр вызвался быть посредником между донским генералом и французским императором. Платов очаровал Наполеона своей ловкостью и искусством в стрельбе и Наполеон с ним разговорился. Несмотря на сбивчивость вопросов о жизни и военном искусстве казаков, Платов отделывался одними общими местами. Наполеон в конце беседы предложил ему на память о себе роскошную изукрашенную бриллиантами табакерку. Платов наотрез отказался. По счастью, по-русски. Император Александр заметил Платову неуместность отказа и приказал принять подарок. Взявши драгоценность в руки, Платов сейчас же передал Наполеону свой прекрасно отделанный лук, чтобы не оставаться в долгу.

Однако вражеский подарок сильно смущал донского казака. Придя домой, Платов выломал драгоценные каменья и при первой оказии отправил на Дон к своим дочерям, а портрет оставался на табакерке до самого отречения Наполеона от короны. Узнав, что враг его низложен, Платов сорвал с табакерки портрет и заменил его приличным антиком, и только тогда успокоился.

Другой раз Платов через свою откровенность повредил себе еще более. Коленкур давал обед по поводу полученного из Парижа портрета Наполеона, написанного во весь рост в короне и в порфире. К обеду был приглашен и Платов. Он приехал вместе с военным министром кн. Барклаем-де-Толли. Пройдя в комнату, где был выставлен портрет императора, Платов внимательно посмотрел на него и сказал: «эким шутом написан!». Нашлись длинные уши, нашлись и не в меру болтливые языки и отзыв донского генерала был передан Коленкуру. Тот пожаловался кому следует и разговор дошел до Императора. Государь потребовал Платова к себе и спросил у него, точно ли так было, как говорят. Платов чистосердечно ответил: «Государь! Перед Богом и перед Вами ничего нет у меня скрытого. Что делать! Я политики, Государь, не знаю, а слово это как-то у меня с языка сорвалось. Да я желал бы, как бы Коленкур совсем от меня отвязался и избавил меня лишней чести своими приглашениями: я не привычен к французским кушаньям, щи да каша – солдатская еда наша».

Можно ли было сердиться на донского генерала?!

С 26 августа 1801 по 1818 год, год своей смерти, Платов стоял во главе управления всею Донскою областью. Трудно ему было соединить в себе доблести воинские с административными способностями. Руки, привычные к мечу, неохотно брались за перо.

Туманные дела и отношения, судебные каверзы и закорюки донимали его. Он сам сознавался, что ему легче выдержать два, три жарких сражения, нежели заниматься подносимыми ему гражданскими судопроизводными делами. От них, по собственному его выражению, делается у него «вертешь в голове». Но, если он признавал нужным засесть за бумаги, то тут излагал их, как умел – просто, откровенно и настойчиво. Когда в 1812 году старый и заслуженный генерал Краснов на Кавказе был назначен в отряд младшего его генерала Шевича, Платов писал об этом Ермолову и удивлялся, с каких это пор младшие командуют старшими – «этим войско поставлено в сокрушение, а я в размышление», заключил он свое отношение. Правитель дел атаманской канцелярии деликатно заметил атаману, что фраза эта не имеет смысла. – «Я понимаю ее и он поймет меня», – отвечал Платов и не прежде подписал бумагу, как увидел в точности сии слова помещенными».

В разговорной речи Платов постоянно повторял «я вам скажу». Это «я вам скажу» было особенностью его речи.

Самобытный по манерам, по простой русской речи, Платов резко выделялся из среды русских генералов своей эпохи. Эта рознь была еще резче всюду, где Платов сталкивался с казаками. Он любил