Она шла через лес, в горы, бежала под облаками за перевал и кончалась далеко-далеко у синего океана, возле которого Миша и сам ещё не бывал.

— Хорошо пошли! — кивнул вслед конюх.

Ветеринар согласился, но посмотрел вслед повозке с каким-то внимательным прищуром.

Гнедок и Серый бодро бежали к лесу. По бокам от дороги раскрывались полные росы таёжные пионы, а из чащи то и дело выглядывали рыжие жарки. Гнедок совсем оживился. Его радовали и весёлые поляны в солнечных пятнах, и яркие голубые лужицы от недавнего дождя…

Но чем дальше они въезжали вглубь, тем больше попадалось сухих деревьев. Лес переменился, и скоро пошёл один мёртвый, голый сушняк. Лёгкий ветер здесь гудел зловеще. Всё вокруг тревожно стучало, шелестело, поскрипывало. То тут, то там, словно далёкий выстрел, с хрустом ломалась ветка. И деревья покачивались, как раненые, готовые вот-вот упасть…

Хрустело под телегой. И от каждого хруста и стука Гнедок начал испуганно вздрагивать.

Но вот Миша высмотрел место, остановил коней и стал накладывать хворост. Он живо набросал полную телегу. Потом оглянулся, увидел длинную сухую лесину — пригодится! — и потянул её. Неожиданно стоявшая рядом сосенка подломилась, сухо треснула, совсем как снаряд, и рухнула на телегу.

Гнедка подбросило. Он вдруг дёрнулся, встал на дыбы и захрапел. В глазах у него вспыхнуло. — Ну, глупый! — кинулся к нему Миша. — Чего испугался? Было б чего!

Он поймал Гнедка за узду, погладил и потянул за собой. Конь было заупрямился, но тут же притих, поближе придвинулся к Серому и понуро пошёл рядом с ним, по-ночному угадывая дорогу.

Когда солнце закатилось за верхушку леса, Миша распряг коней и пустил с другими на луг пастись.

Гнедок часто наклонялся, поворачивал голову к земле боком, но травы не находил — перед глазами у него опять было темно.

Тогда Серый быстро отыскивал уголок позеленей и тихим ржанием подзывал друга к себе. Потом кони пошли к реке на водопой, и Серый, прислоняясь боком к Гнедку, отвёл его от обрыва, плеснул копытом возле самой чистой заводи. И они долго пили вкусную речную воду. Вот это кони! — любовался Миша.

Потом он встал, разделил друзьям припасённую с обеда горбушку и повёл их в конюшню, к загону.

Тут у загона случилась история, которой Миша не ожидал.

От луга по дороге неторопливо тянулись и другие кони. У калитки они смешались, протиснулись между друзьями и отодвинули Гнедка. Серый прошёл в загон. Гнедок толкнулся за ним, но налетел на длинную толстую жердь. Он подвинулся левей, но и слева была ограда. Гнедок заволновался. Он рвался туда, где был Серый, а в грудь ему упиралась всё та же невидимая бесконечная жердь. Он в отчаянии метнулся в сторону, с шумом налетел на пустую разбитую телегу и остановился. Будто одеревенел.

— Что это с ним? — подбежал с вожжами конюх. — Спятил, что ли?

За конюхом подошёл Исаак Иванович. Он остановился около Гнедка, посмотрел в глаза коню и сказал:

— Ослеп! Всё-таки ослеп!

— Как — ослеп? — остановился Миша. — Да он меня весь день слушал! Глядите!

Он сдёрнул рубаху и взмахнул ею над головой Гнедка. Но конь не пошевелился. Он только покосил куда-то глазами и отчаянно вытянул вверх шею, будто хотел вырваться из мешавшей ему темноты.

— Вот тебе и всё! — опустил вожжи конюх.

— Что всё? — повернулся Миша.

— Всё! Придётся вести на бойню. А конь-то хороший…

— Зачем на бойню? — спросил Миша. — Забивать?

— Так что ж делать? — отходя от Гнедка, сказал конюх. — Держать слепого коня я не могу. А жаль. Конь-то хороший…

Утром, только поднялось солнце, Миша помчался к загону. Навстречу ему конюх уже выводил Гнедка.

Он миновал изгородь, вышел к перекрёстку и уже собирался вступить на дорогу, как Гнедок оглянулся, повернулся к загону и остановился. Он высоко поднял голову, и вдруг в утренней тишине раздалось его печальное одинокое ржание, как будто конь знал, что это его последний путь и время прощаться с другом.

Лошади заволновались. Серый пробился к изгороди.

У Миши перехватило дыхание. Он отвернулся к плетню и нагнулся за сбруей. Но тут что-то случилось…

Внезапно распахнулась калитка, раздалось быстрое порывистое ржание, и по дороге в галопе звучно застучали быстрые копыта. К Гнедку, вскидывая гривой, что есть силы летел Серый. Вот он почти догнал дружка, вот сделал последний скачок. Конюх отпрянул, а старый конь, тяжело дыша, потянулся навстречу Гнедку. Он коснулся головой головы Гнедка, и вдруг оба коня, прижавшись друг к другу, высоко подняли головы и решительно пошли вверх по дороге. Медленно и твёрдо, как солдаты.

Миша кинулся к конюху, следом за ним торопился Исаак Иванович.

— Не трогай их! — крикнул Миша. — Не дам!

Но конюх и сам уже остановился, не зная, что делать.

Он много повидал на своём веку лошадей — и работяг, и лодырей, и одиночек, и дружных в работе, — но таких ему видеть не приходилось.

— Так что же делать? — спросил он, разводя руками.

— А если попробовать в упряжи? — сказал ветеринар.

— Конечно, в упряжи! — крикнул Миша и, не дожидаясь ответа, перехватил коней и повёл их к телеге.

Он хотел их поставить по-своему, но кони опять привычно стали у дышла так, как стояли в своей фронтовой повозке: Гнедок слева, а Серый справа.

— А ведь пойдут! Пойдут! — радостно воскликнул конюх. — Пойдут!

И Исаак Иванович согласно кивнул головой.

Через полчаса Миша вёл уже коней в лес, подкармливал из ладони кусками припасённой чёрной краюхи, а впереди, вся в цветах, лежала дорога, которая кончалась далеко-далеко, у самого океана.

Собирались над лесом облака. Погромыхивал гром. Где-то неподалёку стучал гусеницами трактор. Серый вёл друга, обходя рытвины и камни. Гнедок пристраивался к нему и покачивал головой. И казалось ему, что идут они по старой фронтовой дороге, где лязгают танки, гремят вдалеке орудия. А рядом с ними идёт их живой возница и кормит краюхой с мозолистой доброй ладони.

Ученики

Приехал я к Исааку Ивановичу однажды зимой. Поговорить, послушать. А время было морозное. Застудился он, охрип.

Никакого разговора, думаю, не получится. Ему сейчас только горячее молоко пить да в тепле сидеть.

А он глазок на морозном стекле протёр — и на дорогу поглядывает. Потом поднялся и, хоть кашляет, надел телогрейку и стал натягивать валенки. Валенки старые, наверное, всю тайгу истоптали.