«максимом» у ног – ежели кто вздумает трепыхнуться во время выполнения ответственного задания, враз покосит! Но кому там было трепыхаться! Сергей сидел за семь метров, сидел, плотно вжавшись в земляную нишу, он видел, все видел – и мужчины, и женщины были до такой степени истерзаны, замучены, избиты, что они и на ногах-то еле держались, цеплялись друг за дружку, падали, куда им бунтовать!

Да, видно, главное происходило там, наверху, в камерах!

Колченогий коротышка увязывал сброшенное шмотье в тюки, подавал корявому, а тот выпихивал за железную дверцу. Если чего звенело или гремело, сразу пересыпали в карманы. Но мало у кого были с собой ценности, деньги – выгребали еще там, наверху.

Сергей скрежетал зубами, в голове у него все мутилось. А дед Кулеха чуть придерживал его своей сморщенной лапкой, подносил палец к губам. Одно неосторожное движение – и получай пулю, лети в яму вверх ногами!

Какой-то тип в кожанке и полосатых штанцах выволок из очередного десятка субтильную голенькую дамочку, поволок прямо к нише. Сергей замер. Дед Кулеха и глаза прикрыл. Но тип не заметил их впотьмах, он прислонил дамочку к стенке, рассупонился, икнул и принялся молча, сосредоточенно насиловать упиравшуюся поначалу дамочку. Работал он деловито, распространяя на десять метров вокруг матерый чесночно-самогонный перегар. Дамочка взвизгивала, охала и все время льстиво пристанывала:

– Ах, какой мужчина! Какой мужчина!!! Вы ведь не тронете меня теперь, после всего? Ведь нет? Ах, какой мужчина!

Был бы у Сергея револьвер, он бы одним выстрелом уложил обоих, в спину, наповал!

– Ах, какой… Вы ведь не убьете меня? Не будете стрелять в меня?! Ах, какой вы могучий и дерзкий, ах!!!

– Не буду я в тя стрелить, уговорила! – просипел тип, закончив дело.

Он тщательно застегнулся, расправил плечи, потом подхватил голенькую дамочку на руки, прошел с ней к дыре и бросил свою ношу прямо вниз.

– Не-е-е-ет!!! – донеслось из неведомых глубин. – Не-е-е-е-ет!!!

– Как его нет, – просипел тип, – не нет, а да!!! У нас с мировой контрой один разговор! И никаких послаблений классовому врагу!!! Ясно, едрит вашу переедрит!!!

Какой-то офицерик, молоденький и тощенький, с рыженькой полоской усиков на верхней губе ринулся было на палачей своих. Но затарахтел «максим», и офицерик упал. Рядом с ним упало еще человек восемь.

Тип в кожанке ткнул пальцем в двоих, рыгнул пьяно.

– Отволочь трупы паразитов в дыру, едрена! Живо! За расторопность вы у мене последними в расход пойдете!

Пока отволакивали трупы к дыре, исполнители успели раздавить четверть с мутно-белесым содержимым.

– Вот черти! Вот иксплуататоры трудового люда! – шепотом сокрушался дед Кулеха. – Пьють! Ведь в натуре самогонку пьють! А я уж девятый ден пощуся!!!

Сергей зажимал ему рот и сам матерился – но мысленно.

Потом опять стреляли – долго и нудно. Разлеталась крупными брызгами кровь, кричали жертвы, хлюпало и чавкало под сапогами. Шла обыденная, повседневная работа.

У Сергея ноги затекли, он и стоять-то больше не мог. Голова раскалывалась, в спину будто кол осиновый вбили – и не нечистая сила вроде, а хребтом этот кол чуял.

После восьмого десятка исполнители опять пили. Пили и ругали приговоренных. Потом начали палить. В подземелье от смрада и пороховых газов дышать нечем было. Половина оставшихся лежала без сознания в кровавой жиже, другая жалась к стенам, сидела на корточках, дрожала – это были живые трупы, их уже убили однажды – там, наверху, а теперь привели убивать во второй раз, и потому многим было не так страшно.

Трижды исполнители то поодиночке, то тройками, приходили мочиться. И Сергей все выбирал момент – сейчас, вот сейчас! он прыгнет на этого жирного гада во френче с чужого плеча, сломает ему шейные позвонки, придавит без звука, накинет на себя френч, фуражку… и наверх, наверх! Пока разберутся что к чему, он сомнет корявого у «максима», выскочит за дверь… А там – была ни была!

Но всякий раз его что-то останавливало. То ли духу не хватало, то ли и впрямь не та раскладка раскладывалась.

– У мене патроны кончились! – пожаловался колченогий.

– Ты, сука, не сачкуй, не перекладай на других работенку-то! – взъярился тип в кожанке. – Лупи гнид по башке! Баб можешь и так пихать, ети не выскочут, силенок не хватит!

Колченогий стал «лупить» рукоятью в затылок. Судя по гулким и глухим ударам, всхряпам и хлюпам, у него получалось все преотлично.

Сергея тошнило. Но желудок его, кишки, пищевод были пусты, безнадежно пусты. Он слизывал языком воду со стен. Но утолить жажды не мог, пить хотелось страшно. Да и какая это вода была, это выступала на сводах растворенная в воздухе кровь, конденсировалась, сочилась будто из самой земли-матушки.

– Все, Филя! Завязывай! Изработались! – пьяно выдал наконец тип в кожанке. – Остатних секи из пулемета! С етими гидрами по-благородному никак нельзя, Филя!

– Заело чегой-то! – отозвался Филя.

Дед Кулеха нутром чуял, что приблудный мужичок подведет его, подставит. Ох, не Господом он послан, не Господом! Совсем другой силой! Кулеха молился – но молился про себя, просил только о себе! Он восемь ночей продержался, и в девятую его Силы Небесные оберегут, не дадут на расправу. Но вот на приблудного надежды не было. Шаткий мужичишка! И-ех, Серенька!

Сегодня каты что-то много пили. Деду Кулехе было невмоготу – хучь глоточек бы, хучь полизать-то! Нет, стой и сопи себе в две дырочки на тверезую башку! Ох, тяжко!

Часто ходили отливать. А один, по самый конец, тот, что в френче да фуражке, приперся в угол по большому делу, уселся, раскорячился, надулся…

Кулеха не успел и за рукав ухватить приблудного – тот соколом вырвался из ниши, обрушился всем телом на сидящего. Только хрустнуло что-то, треснуло, хлюпнуло… и все!

– Моня! Засранец хренов! Че застрял-то?! – позвали от дыры. – Щя допивать станем, смотри!!!

– У-у-пту-у-у!!! – отозвался невнятно приблудный не своим басом.

А сам-то сдирал френч, напяливал фуражку, стаскивал сапоги – дед Кулеха все видел, все! И-эх, погубит, ни за что погубит приблудный! Сердчишко у старика дрожало заячьим хвостом, ноги подкашивались.

– Моня-я!!! Едрена канитель! Мотри, не оставим!!!

Исполнители были в дымину пьяные. Голоса их стали дурными и бабьими, как с недельного перепою. Дед Кулеха мелко-мелко крестился, закрывал глаза – он не хотел видеть таких страстей, чего же будет-то?!

– А-аййй!!! – вскрикнул вдруг кто-то от дырищи. – Мать вашу-у-у-у…

На секунду воцарилось молчание. Потом другой выдохнул проникновенно:

– А Семен-то наш, сучонок хренов, дармоед косопузый, в дыру сверзился, оскользнулся!

И еще немного помолчали.

Потом басок выдал:

– Помянем же, товарищи, друга