Глава 4

Кирилл

– Кирюш, сходи к соседке, пожалуйста, отнеси сметанку, – просит бабушка, когда я выношу из дома последние половики, чтобы освободить строителям место для работы.

– Это к какой? – бросаю половики и перехватываю банку со сметаной из бабушкиных рук.

– К Машеньке. Она сегодня не пришла. Видимо, Люсе снова плохо. Слышала, ночью скорая приезжала.

Бросаю на бабушку взгляд и хмурюсь.

– Кто такая Люся?

– Это мама Марьи. Лежит после инсульта, бедняга, не встает, парализована. Отнесешь?

– Да. Ба, если приедут водопроводчики, набери меня.

Получив от бабушки кивок, иду к соседке. Мне очень интересно посмотреть, как живет девушка по соседству, но у меня не было повода заглянуть к ней. А теперь я бодро шагаю в направлении ее двора, предвкушая встречу. Последние два дня она носа не казала на улицу. То ли я ее так напугал тогда своим вниманием, то ли она в принципе часто не выходит. Подруга у нее тоже зачетная, я бы такую покружил немного в своей тачке. И взгляд у нее как у всех наших универских блядей – прожженный, оценивающий. Посмотрела так, словно уже оценила меня, как породистого скакуна на торгах. Но Марья эта поинтереснее будет. И интересует она тем, что боится меня. Видимо, чувствует мою натуру, и старается избегать таких, как я. И правильно делает, потому что я и мои друзья – это яркое, но короткое приключение. Запоминается на всю жизнь, главное, не успеть проникнуться чувствами. Потому что они так и останутся погребенными под пылью, летящей из-под шин наших тачек.

Захожу во двор, едва бросив взгляд на привязанную у хилой будки дворнягу, которая, срывая глотку пытается облаять меня до смерти. Она рвет свой поводок, который на поверку оказывается обычной веревкой, обвязанной вокруг ее тощей шеи.

– Висельник, – хмыкаю я, проходя дальше вглубь двора.

Осматриваюсь, отмечая порядок, чистые дорожки и короткую траву, словно ее аккуратно косят, но не убирают совсем. На веревках висит постиранное белье. Взгляд цепляется за аккуратные трикотажные трусики и бюстгальтеры, вид на которые открывается мне, когда от небольшого ветра развивается полотнище широких простыней. Надо же, спрятала под ними небольшую веревку, чтобы ее белье никто не видел. А, может, это белье ее мамы? Девочки же такое простенькое не носят. Хотя вон моя бывшая Ника иногда носила, но у нее там Кляйн да Секрет Виктории, не чета этому простецкому.

Заворачиваю на так называемый задний двор и замираю. Из дома доносится ругань:

– Совсем, дрянь малолетняя, страх потеряла?! – басит мужик. – Все бабки выгребла! А отец за что должен похмеляться?! Или ты только о ее здоровье печешься?! Хороша дочь! Воспитал на свою голову дебилку недоразвитую!

– А чем я должна была заплатить врачам и за лекарства?! – слышу истеричный всхлип. Голос вроде принадлежит самой Марье, а вроде как и чужой, сложно угадать.

– Утром поехала бы в город и купила в социальной аптеке! – продолжает рычать мужик.

– А маму с кем оставить? А деньги на дорогу? Так еще дороже вышло бы!

– Зато у врачей, торгующих лекарствами, дешевле вышло! Ты это специально! А-а-а, ты просто спрятала деньги! Где?! – теперь уже ревет мужик, и я чувствую, как у меня в крови резко повышается уровень адреналина. Потому что этот рев совсем не звучит так, словно отец отчитывает дочку, а звучит так, словно он сейчас полезет в драку.

Делаю решительный шаг к дому.

– Папа, не надо прошу, – жалобный писк, который ускоряет мои ноги в несколько раз. Прижимая к себе банку, отбрасываю в сторону тонкий тюль, болтающийся на двери, и влетаю в дом. Отставляю банку у порога и, сбросив шлепанцы, иду глубже. – Я заработаю.

– Где ты их заработаешь? Хоть бы шлюхой пошла. И мужикам радость – и нам деньги нормальные!

– Что ты такое говоришь? Я же твоя…

Слышу звонкий звук, как будто кому-то дали пощечину.

– Не смей спорить с отцом!

В этот момент я врываюсь в комнату и застаю отвратительную картину: Марья сжалась в углу и держится за щеку, а над ней нависает толстый мужик в шортах и растянутой майке. Он занес над ней руку, а Машка трясется, в ужасе глядя то на него, то на меня. Будь она моя, я бы уже вырубил этого мудака, но я не знаю, что здесь происходит, и чем моя инициатива закончится для Марьи. Сначала надо все узнать, а потом действовать. Но вот этот взгляд затравленного зверька что-то пробуждает внутри меня, что я отчаянно из себя гоню. Сейчас стоит проникнуться сочувствием, за ним придут чувства, а потом я не успею отдуплиться, как буду тянуть к алтарю нищебродку из села. Хотя я бы позабавился, глядя при этом в лицо своей матери – светской львицы и медийной личности. Наверняка у Светланы Игоревны пошел бы дым из задницы.

– Здрасьте, – вклиниваюсь в живописную сцену, снова обретя внутреннее равновесие. – Марья, бабушка там вам сметану передала.

– Какая еще бабушка? – шипит мужик, окидывая меня взглядом с головы до ног.

– Моя, – отвечаю хамовато.

– Это внук… – всхлипывает Марья, – внук Лидии Порфирьевны.

– Денег нет! – отрезает ее отец, наконец отходя от дочки.

И только сейчас, когда натянутые помимо воли нервы немного расслабляются, я начинаю впитывать окружающую обстановку. Окидываю беглым взглядом помещение, отмечая, что дом еще меньше, чем у моей ба. Но здесь тоже чисто, хоть и обстановка нищебродская. Пахнет лекарствами и выпечкой. А еще как будто солнцем. Не могу объяснить этот запах, но он теплый и уютный. Но самый резкий – это исходящий от мужика алкогольный смрад. Перегар после каждого произнесенного им слова поглощает немного солнечного запаха, как будто очерняя его своими парами.

– Так я не просил деньги. Марья, ба сказала, что ты с утра банку не занесла.

– Потому что эта тупая корова даже такую мелочь не может сделать.

Как только отец девушки, обогнув меня, все еще матерясь, покидает дом, Маша наконец отклеивается от угла и идет ко мне. Я замечаю красные опухшие глаза, мешки под ними, бледную кожу – все то, что было скрыто ее руками, когда она держалась за щеки. А теперь ее бледность предстает во всей красе, и внутри меня снова что-то такое неприятно дергается. Еще один нелюбимый ребенок своих родителей? Еще одна детская душа, загубленная ублюдками, которые не смогли дать ей самую малость – кусочек душевного тепла? Напоминаю себе, что мне плевать, когда