Шрифт:
Закладка:
Воображение отчетливо рисует медленное, все сокрушающее движение ледяной массы, подсказывает ее неизмеримую тяжесть, а в железном шуме движения поезда слышишь треск и скрежет камня, который дробит, округляет, катит под собою широчайший и глубокий поток льда.
Невероятно разнообразие окраски камней, которыми засорена здесь земля: черные и серые граниты, рыжие, точно окисленное железо, тускло блестящие, как олово, синеватые цвета льдин, и особенно красивы диориты или диабазы зеленоватых тонов. Убеждаешься, что сила, которая, играя, уродовала, ломала эти разноцветные камни, действительно слепа.
Около маленькой станции двое рабочих разбивают на щебенку бархатистый мутно-зеленый диорит. В другом месте, перед мостом, взорван огромный валун, в его сером мясе поблескивает роговая обманка, она расположена правильными рядами и напоминает шрифт церковных книг или те прокламации, которые в старое время писались «от руки». Это — «библейский» или «письменный» камень. Огромные пространства засорены валунами, и часто, среди мертвых камней, стоят, далеко одна от другой, тонкослойные ели — то самое высокоценное «поделочное» дерево, о котором говорил «мурманам» лесовод. А за этим полумертвым полем, во все стороны вплоть до горизонта — густой лес; толстая, пышная его шуба плотно покрывает весь этот огромный край. Бешено мчатся по камням многоводные реки, на берегах мелькают новенькие избы поселенцев. Дымят трубы лесопилок, всюду заготовки леса. Вот — Хибины, видно холмы, месторождение апатитов. Здесь, в Хибинах, известная опытная сельскохозяйственная станция. Вот разрезал землю бетонированный канал Кондостроя.
Край оживает. Все оживает в нашей стране. Жаль только, что мы знаем о ней неизмеримо и постыдно меньше того, что нам следует знать. Но всюду видишь, как разумная человеческая рука приводит в порядок землю, и веришь, что настанет время, когда человек получит право сказать:
«Землю создал я разумом моим и руками моими».
< 1929>
Михаил Пришвин
СОЛНЕЧНЫЕ НОЧИ
Печатается по изданию: Пришвин Михаил. Север. М., 1935, с. 290
От автора
К тридцатилетию моей литературной деятельности обстоятельства сошлись для меня так счастливо, что все мои ландшафтные или краеведческие книги получили возможность обновляться.
Счастье возрождения старых своих книг я приписываю, конечно, прежде всего строительству, получившему у нас как бы всюдный характер: значит, какой бы край теперь я ни взялся описывать, через несколько лет он получит новое лицо и тем даст материал для книги, интересной в отношении сравнения старого лица своего с новым...
Старинную свою книгу «Колобок» я перечитал на местах, описанных мной почти тридцать лет тому назад: побывал я вновь на Соловецких островах, в Лапландии на реке Ниве, и в Хибинских горах, и на Имандре, и на Мурмане. Я увидел другие дела и совсем другого человека...
Хибинские горы
17 июня
— Вставайте! — бужу я лопарей. — Вставайте!
Но они спят как убитые, все в одной веже.
В ответ мне из-под склонившихся к земле лап ближайшей ели показывается лысая голова карлика.
— Василий, это ты? Как ты здесь?
Старик спал ночь под еловым шатром. Там сухо, совсем как в веже. Лапландские ели часто имеют форму вежи. Вероятно, они опускают вниз свои лапы для лучшей защиты от холодных океанских ветров.
Пока разводят костер, греют чайник и варят уху, закусывают, собираются, — проходит много времени; наступает уже день, начинают кусать комары; возвращаются олени; солнце греет. Но и день здесь не настоящий: солнце не приносит с собой звуков в природу, сверкает даже слишком ярко, но холодно и остро, и зелень эта какая-то слишком густая, неестественная. День не настоящий, какой-то хрустальный. Эти черные горы — будто старые окаменелые звери. На Имандре вообще много таких каменных зверей. Вот высунулся из воды морж, тюлень, вот растянулся по пути нашей лодки большой черный кит.
— Волса-Кедеть! — показывает на него лопарь и прислушивается.
Все тоже, как и он, поднимают весла и слушают. Булькают удары капель с весел о воду, и еще какой-то неровный плеск у камня, похожего на кита. Это легкий прибой перекатывает белую пену через гладкую спину «кита», и оттого этот неровный шум, и так ярко блестит мокрый камень на солнце.
— Волса-Кедеть шумит! — говорит Василий.
Меня раздражает эта медлительность лопарей, хочется ехать скорее. Я во власти той путевой инерции, которая постоянно движет вперед. Лопари меня раздражают своим равнодушием к моему стремлению.
— Ну, так что же такое! — отвечаю я Василию. — Шумит и шумит.
— Да ничего... Так... шумит. Бывает перед погодой, бывает так.
Ему хочется мне что-то рассказать.
— Волса-Кедеть значит — кит-камень. Отцы говорят — это колдун...
И рассказывает предание:
— Возле Имандры сошлись два колдуна и заспорили. Один говорит: «Можешь ты зверем обернуться?» Другой отвечает: «Зверем я не могу обернуться, а нырну китом, и ты не увидишь меня, уйду в лес». Обернулся — и в воду. Немного не доплыл до берега и показал спину. Колдун на берегу увидал, крикнул. Тот и окаменел.
Такое предание о ките.
— А вот этот морж? — спрашиваю я.
— Нет, это камень.
— А птица?
— Тоже так... камень. Вот у Кольской губы — там есть люди окаменелые. Колдунья тащила по океану остров, хотела запереть им Кольскую губу. А кто-то увидел и крикнул. Остров остановился: колдунья окаменела, и все люди в погосте окаменели...
Мы едем ближе к горам. Мне кажется, что если хорошенько крикнуть теперь, то и мы, как горы, непременно окаменеем. Я изо всей силы кричу. Горы отзываются. Лопари с поднятыми вверх веслами каменеют и слушают эхо...
— В горах, — говорит Василий, — есть озера, где лопарь не посмеет слова сказать и веслом стукнуть. Вот там есть такое озеро: Вард-озеро.
Он показал рукой на мрачное ущелье Им-Егор. Это ущелье — расселина в горах, вход внутрь этой огромной каменной крепости Хибинских гор...
Только десять вечера, но горы уже спят,
