как Витислава Мстиславна водит девичий круг – то петлями, то змейками, то вновь выстраивает его в кольцо и начинает песню с притопом. Она цепляла каждый взгляд, будто камень-самоцвет среди горошин, и ее лицо сияло уверенностью. Беленая сорочка была отделана красным шелком с золотым узором, на очелье блестели золотые моравские подвески чуть поменьше, чем у Эльги. Лишь одно лето назад Мистина привез подросшую дочь из Выбут, и она вошла в девичий круг уважаемых родов киевских, будто лебедь в утиную стаю – с шумом крыльев и бурлением волн, раздвигая все перед собой. Девичьими плясками она правила так же уверенно, как отец ее – полка́ми на поле брани и боярами в совете.

С девушками ходила и юная княжна Бранислава, единственная дочь Эльги. С раннего детства ее наряжали не хуже взрослой княгини – в платья цветной шерсти, узорного шелка, с золотым и серебряным позументом, с драгоценной тесьмой. Чуть ли не впервые в жизни она сегодня надела праздничный наряд полянских дев: сорочку из беленого плотного льна, красно-синюю плахту, белую шушку. Тонкий красный поясок был не соткан из шерстяной пряжи, как у всех, а сшит из красного узорного шелка, таким же было очелье, а кольца на нем – узорные, серебряные, моравской работы. В этом наряде тринадцатилетняя Браня казалась совсем взрослой, таких уже замуж выдают, но у этой взрослости был пронзительный оттенок юности: как первая земляника с белым бочком, в которой нетерпеливая рука жаждет обрести еще только грядущую сладость лета. У Эльги щемило сердце от радости и тревоги: что-то ждет ее дочь? Пока она ни с кем не сговаривалась насчет сватовства, но знала, что замужем дочь будет жить, скорее всего, очень далеко от матери. Дочь стала взрослой – не оглянешься, как объявится тот молодец, что увезет ее. И не самой Бране выбирать его в кругу: княжеская дочь увидит мужа впервые уже на свадьбе.

Стараясь отвлечься от этих мыслей, Эльга огляделась и заметила поблизости Торлейва. Племянников у нее была целая стая, но единственному сыну Хельги Красного, своего сводного брата, она отвела особое место в сердце. Правду сказать, Торлейв это заслужил – и не только красотой. В двадцать один год он знал четыре языка, умел читать и писать по-гречески и по-моравски. Благодаря знаниям и высокому роду уже приобвык знаться с большими людьми – греческими послами и немецкими царедворцами, но охотно брался и за такие поручения, которые требовали несколько дней подряд проводить в седле.

Сейчас его взгляд с явным удовольствием покоился на лице Прияславы, молодой княгини; Торлейв ждал, пока она его заметит. Прияславе было двадцать два года. Красота ее находилась в расцвете, лицо с крупными чертами и бровями-стрелами, приподнятыми к вискам, дышало уверенностью и силой духа. Всякий, кто видел ее, понимал: не только ради наследства отца ее, смолянского князя Сверкера, Святослав избрал ее в водимые жены. О ней рассказывали, что в детстве она побывала на том свете и что ее давно покойная бабка, колдунья Рагнора, порой приходит к ней во сне и делает предсказания. Из-за этого ее немного опасались, как всякого, кто слишком близок с Темным Светом. Однако сейчас, радостная и оживленная, в красном греческом платье с широкими рукавами и золотисто-желтыми узорами, она казалась воплощением самой земли-матери в ее летнем расцвете. На коленях у нее сидел ее сын, пятилетний Ярополк.

– Тови! – окликнула Эльга племянника. – Вот и ты! Что стоишь, иди туда скорее!

Услышав это имя, Прияслава тоже обернулась, хотела поздороваться, но воскликнула:

– Кого это ты привел с собой?

В шаге позади Торлейв стояли еще трое. На двоих из них, хоть они и выглядели весьма своеобычно, Прияслава не обратила внимания – их она знала. А при виде третьего даже княгиня могла бы вытаращить глаза.

Агнер почтительно поклонился и стянул с головы потертую шапочку красного шелка, но промолчал – к нему пока не обращались.

– Я подумал, вам будет любопытно на него взглянуть. – Торлейв знаком предложил спутнику подойти еще ближе. – Его зовут Агнер, и он из тех хирдманов, которых мой отец когда-то привел с собой из Хедебю. Он был с ним во всех походах – и в последнем тоже. Но с Перезваном он из Бердаа не вернулся, его все считали погибшим. Он объявился совсем недавно – с печенежскими торговцами.

– Где же он был все эти двадцать лет?

Торлейв движением руки предложил Агнеру отвечать самому.

– Приветствую тебя, госпожа, да пошлют тебе боги здоровья и процветания! – Агнер еще раз поклонился. – И тебя тоже, госпожа. Я отвечу на все вопросы, но сначала хочу заверить: нет моей вины в том бесчестье, что я остался жив, когда господин мой, Хельги конунг, пал в сражении. Я даже не видел его гибели – еще до того я получил стрелу в грудь и концом сабли по лицу, и больше я о той битве ничего не помню. Я смутно видел, как белые девы в кольчужных платьях ходят среди мертвых, поднимают тех, на кого указал Один, и уносят ввысь. Я ждал, что они возьмут и меня, поскольку считал себя мертвым. Но подняли меня сарацины, жители города. Они пришли обирать трупы, но заметили, что я жив. Могли бы добить – но не сделали этого, не из милосердия, а из корысти. Я тогда был в тех же годах, – Агнер показал на Торлейва, – а рана в груди оказалась неглубокая, и они решили выходить меня и продать. Так и сделали.

– Ты был продан в рабство?

– Да, госпожа, но от первого хозяина я ушел, едва окреп. Надеюсь, тем людям принесли счастье деньги, вырученные за меня, все-таки без них я бы умер среди трупов. Дальше я свои силы продавал уже сам. И бросало меня по свету белому – от Кордовы до Страны Сина. Я поменял несколько хозяев, сам под конец занялся торговлей… Потом в Дамаск пришла черная хворь, перемерло много народа, и моя жена с двумя детьми… Я имею в виду последнюю жену – до того была еще одна, а сын от нее погиб, когда на Сулеймана под Саркелом напали какие-то утырки… то есть вошееды… И решил я, что пока меня самого не зарыли в чужой земле, стоит попробовать вернуться домой. А уже в Киеве я узнал, что здесь живут вдова и сын моего прежнего вождя, Хельги конунга. Вот и решил побыть пока с ними, а потом будет видно, пробираться мне на север или остаться здесь.

– Ты, видно хорошо знаешь наречия