боли и сожалению вижу. И ничего не хочу с этим делать. Хочется ему отплатить. Я… я уверена, что он не страдал, когда я потеряла дочь. Не страдал так, как я. А уж учитывая, что у него есть дочь, я в этом только лишний раз убеждаюсь. Плохо было только мне. А так хочется, чтобы плохо было еще и ему, чтобы корчился от такой же боли.

Интересно, что для этого нужно сделать? Что сказать, чтобы довести? Я никогда не умела так. Не умела довести Назара до ручки. Некоторые мои знакомые умудрялись доводить мужей едва ли не до рукоприкладства. Кто-то до разбитой двери, кто-то до пореза на руке от удара по зеркалу, а я… я даже не могла вытащить из Назара повышенный голос. Он всегда сдерживался, хотя прежде мне и не хотелось. Подливать масло в огонь — это не по моей части. Я была для Назара очагом. Теплым, ни разу не горячим, скорее приятным, уютным. А теперь его нет. Этого очага. Его, в общем-то, давно нет, но только сейчас это ощущается настоящей потерей. Словно камин потух уже очень давно, но только сейчас мы почувствовали, что стало холодно.

— Это хорошо, что не болит, — хватает мои руки и сжимает их в своих больших ладонях.

У него всегда были большие руки. Больше моих едва ли не в два раза, да и сам он не отличался низкорослостью. Высокий, широкоплечий, накачанный. В противовес мне — худенькой и щуплой. Мы не были той парой, которая «смотрится отлично». Скорее мы были непонятны окружающим. Медведь и Маша. Как-то так мы выглядели со стороны, но вместе с тем на нас никогда не смотрели с удивлением, потому что мы, хоть и отличались по весу и росту, смотрелись органично. Не идеально, но и не так, что хотелось отвернуться.

— Мы это переживем, правда ведь?

— Переживем что?

— Мою ошибку.

— Ошибка, Назар, это когда ты надел штаны навыворот, а ребенок… это не ошибка. И любовница тоже.

— Я виноват. И я это знаю, но рушить из-за этого семью… Я люблю тебя, слышишь? По-прежнему очень-очень сильно люблю.

Я в этом не сомневаюсь. Он как-то не давал повода усомниться. Кроме вот — дочери. Теперь я не знаю, на что больше обращать внимание. На то, что у него есть взрослый шестилетний ребенок, или на то, как он все это время ко мне относился, как был рядом. Что я должна поставить в приоритет? И главное, что в приоритет теперь поставит он? Теперь, когда ребенок у него есть не где-то там с матерью, а здесь с ним.

— Где ее мама, Назар? Почему девочка доведена до такого состояния? Ты… совсем о ней не вспоминал?

— Ты считаешь, я чудовище? Конечно, вспоминал. Единственным условием, которое я поставил ее матери, было то, что ты никогда не узнаешь о Нике, а я ежемесячно перечисляю крупную сумму денег на ее счет.

— Те двести тысяч несколько недель назад….

— Да, они были отправлены ей.

— На двести тысяч дети растут не так. И одеваются не так.

— Я знаю. Я выясню.

— И что будешь делать? Что, если она не захочет ее забирать? Откажется или спихнет на тебя? Так бывает, к сожалению, тоже.

Никогда не понимала таких женщин, не понимала, как можно оставить ребенка, словно он никому не нужный, но видела, конечно. И не раз. В детских домах, куда я прихожу несколько раз в месяц с покупками, бывают разные дети. Не только те, кто потерял родителей из-за несчастного случая, но и те, кого просто оставили за ненадобностью.

— Я… не думал.

Не думал…

— Она же дочь твоя, Назар. Ты готов отдать ее в детский дом?

— Нет. Наверное, нет. Отвезу к родителям. Своим. Мама давно хотела внуков.

Замолкает, отводя взгляд в сторону. Я знаю, что не озвучено. Озвучиваю про себя сама. Назар никогда ничего подобного мне бы не сказал. Слишком хорошо воспитан, чтобы бросить в лицо мою женскую несостоятельность.

Глава 8

Домой я приехала под утро. Около трех ночи, когда с анализами Ники было покончено и диагноз поставлен, вызвала такси и уехала домой. Назара я попросила не приезжать. Не представляю, как выдержу его присутствие после всего.

Расплатившись с водителем, захожу на территорию дома. Машин, которые были припаркованы здесь ранее, больше нет. Все гости разъехались, в окнах кромешная темнота. Прямо как у меня на душе, стоит вспомнить, почему наш праздник прервался.

Не зная толком, кто кроме сестры остался в доме, крадусь, подобно воришке. Тихо открываю дверь ключом, разуваюсь в темноте и сразу же следую на кухню. Прикрыв за собой дверь, включаю свет. Здесь царит идеальная чистота. Мы заранее оплатили уборку после ухода гостей. Судя по тому, что здесь все сияет, Милка проследила, чтобы все было выполнено в лучшем виде.

Так как у меня даже телефона с собой нет, я запускаю кофемашину, чтобы хоть чем-то занять руки. Сна нет ни в одном глазу, несмотря на то что я всю ночь на спала, а вчера проснулась в пять утра, чтобы успеть сделать укладку и макияж. Теперь это все больше неважно и не нужно.

Наш брак распался. Прямо в годовщину.

Интересно, бабушка Ники знала, что у нас сегодня праздник, или привела внучку наобум?

Как бы мне ни хотелось, а мысли все равно возвращаются к девочке. К ее русым волосам, к затравленному взгляду и поджатым маленьким губам. Она такая хрупкая, нажми — и сломаешь. Я почему-то думала, что дети в ее возрасте должны быть более рослыми, но, учитывая условия, в которых она содержалась, вырасти такой у нее бы не получилось.

Одного я не понимаю: как Назар мог не проследить, куда уходят деньги? Куда ежемесячно тратятся те двести тысяч, что он перечислял, и в каких условиях содержится Ника? Неужели ему совсем было наплевать? Если да, то возникает вопрос: ему плевать на детей в принципе или конкретно на эту девочку — плод случайной связи с другой женщиной? Ему было неприятно видеться с ней, потому что она напоминала ему о предательстве?

За мыслями не слышу, как на кухню заходит сестра. Лишь когда она опускается на стул рядом, отстраненно мажу по ней взглядом.

— Не понимаю, куда вы вчера пропали? — сетует Милка, глядя на меня сонным взглядом. — Собрались