все. Вот почему я сижу здесь, в первом ряду, рядом с моими четырьмя братьями. На каждом из нас солнцезащитные очки, и у всех создается впечатление, что мы прячем слезящиеся глаза. А на самом деле? Мы все скрываем свое презрение и чистую ненависть к обгоревшему трупу, заполняющему гроб.

Моя спина напряжена, плечи расправлены, и я не обращаю внимания на бредни священника. Еще кое-чего мой отец не заслужил — гребаной церковной службы, на которой за него молится человек Божий. Во всем мире не хватит гребаных молитв и доброй воли, чтобы помешать душе моего старика отправиться вниз, а не вверх.

Я знаю, что меня ждет та же участь. Однажды я увижу его снова и, надеюсь, у меня будет возможность помучить его поганую душу там, внизу. Возможно, мне удастся заключить сделку или что-то в этом роде. В конце концов, у каждого есть своя цена, даже у самого дьявола.

Прямо за моей спиной шмыгает носом женщина. Я поворачиваю голову и свирепо смотрю на нее. Но она этого не видит, благодаря темным очкам.

— Ты была всего лишь дешевой шлюхой, которую он трахал всякий раз, когда считал нужным. Не сиди здесь и не притворяйся кем-то другим. Вытри этот гребаный водопад. Это жалко, — шиплю я на нее.

Ее глаза выпучиваются, и она смотрит то налево, то направо, проверяя, не услышал ли кто-нибудь еще мои слова. Мне похуй. Любой, кто знал моего отца, также знал о его потребности постоянно держать рядом с собой хорошеньких блондинок вдвое моложе его. Сейчас я вижу как минимум пять из них, сидящих на скамьях.

Я перевожу взгляд на гроб. Эта штука обошлась мне в пять штук. Если бы это зависело от меня, я бы оставил его останки гнить в морге. Именно Марсель пришел и забрал их, устроил весь этот фарс прощания с человеком, который никому на хрен не нравился.

Далее следует та часть, которую я жду больше всего, — та, где мы с братьями несем этого ублюдка на кладбище и опускаем гроб в землю, хороня старика и всю его грязь вместе с ним.

Однако это не совсем так, учитывая, что его грязные руки вырастили всех нас пятерых. Запятнали всех пятерых кровью, которая текла в его жилах.

Взвалив гроб на одно плечо, я оглядываю церковь — ту самую, в которую отец заставлял нас ходить каждое воскресенье, когда мы были детьми. Не для того, чтобы мы укрепили веру в Бога. Нет, этот ублюдок хотел напомнить нам, кем мы все были. Грешниками.

В воскресной школе нас учили искуплению, но я уверен, что даже у Бога есть предел. Можно простить не так уж много, а список грехов, омрачающих мою душу, ну, далек за пределами прощения.

Мы идем медленно, глядя прямо перед собой. Я не хочу смотреть ни на кого другого. Они здесь либо потому, что слишком напуганы, чтобы не показаться на глаза и не выразить свое сочувствие, либо они такие же ебанутые, каким был мой отец, и пришли понаблюдать за мной. Оценить, что я думаю об этом. Они пытаются понять, готов ли я к тому положению, в котором только что оказался. Я ничего не отвечаю им, мое лицо лишено эмоций. Единственное, что я чувствую прямо сейчас, — это гребаную жару. Жара удушающая, а вес этого гроба на моем плече — как последний пошел ты от отца.

Пять минут спустя мы останавливаемся у могилы, земля разрыта, а с одной стороны навалена куча грязи. Зрители уже занимают белые деревянные стулья, которые выстроены аккуратными маленькими рядами. Они не семья. Они не друзья. Они здесь, чтобы понаблюдать.

Я не удивлюсь, если половина из них здесь для того, чтобы убедиться, что этот ублюдок действительно отправился на дно. Мы с братьями не единственные, кто наконец-то освободился от отца. Многие люди ждали этого дня.

Это конец эпохи, начало нового правления. Новое начало для нас. Я всегда клялся, что однажды уведу их подальше от этого старого дерьма. Этот день настал сегодня.

Хотя, глядя сейчас на каждого из своих братьев, я задаюсь вопросом, не опоздал ли я. Знаю, меня никто не спасет, но я надеялся на лучшее будущее для них. Не знаю, достаточно ли моих сил для этого. В конце концов, я сын своего отца. Его преемник. Положение, которого я никогда не хотел, но и не могу избежать. К этому положению я тоже отношусь очень серьезно, особенно когда на карту поставлены жизни моих братьев, если я допущу хоть малейшую ошибку.

Когда похороны заканчиваются, я кладу руку на плечо Санто.

— Пойдем нажремся, — говорю я ему.

— По-моему, это лучший план, который у тебя когда-либо был, — отвечает он ровным, бесстрастным голосом.

Я смотрю на него, действительно смотрю. Я волнуюсь за всех своих братьев, но сейчас больше всего волнуюсь за Санто. Как мне помочь ему пройти через это, не потеряв его окончательно? Как кто-то может прийти в себя после того, как обнаружит свою невесту мертвой накануне свадьбы? И не просто мертвой, а убитой руками собственного отца?

Шелли была нам как сестра; мы все скорбим о ее потере. Но для Санто? Эта девушка была всем его миром. Именно поэтому я никогда не позволял себе слишком увлекаться женщинами. Душевная боль, которую я сейчас вижу на лице моего брата, того не стоит.

— Мы идем или тебе нужно еще несколько минут, чтобы попытаться подвергнуть меня психоанализу, Джио? — ворчит Санто.

— Я беспокоюсь о тебе, — говорю я ему.

— Моя невеста умерла из-за меня. Моя беременная невеста умерла, — повторяет он. — Прости меня за то, что я не чувствую себя чертовски веселым.

— Я не жду от тебя радуги и чертовых бабочек. Я жду, что ты будешь злиться. Опустошен. Я не могу и не буду притворяться, что понимаю, что ты чувствуешь сейчас, но я здесь, Санто. Я всегда буду рядом с тобой. Что бы тебе ни понадобилось. — Я кладу руку ему на плечо, и он смотрит на нее так, словно она обжигает его.

— Что мне сейчас нужно, так это гребаное виски, — говорит он, забираясь на заднее сиденье ожидающего внедорожника и оказываясь вне