Шрифт:
Закладка:
– Что случилось?
– Я упала на руку, – простонала я.
– Бланка, отведи Астрид в раздевалку и остудите руку холодной водой, – велел Захе и помог мне встать на ноги.
Боль отдавалась в ладони и в руке, но я пыталась улыбаться. Представляю, какая была картинка, когда я плюхнулась!
Бланка открыла кран и стала лить ледяную воду мне на руку.
– Ты, наверное, её вывихнула, – сказала она.
Я простояла, держа руку под холодной водой, минут пятнадцать.
Бланка вернулась в спортзал, а Захе пришёл проверить, как я.
– Ничего опасного, – сказала я.
– Посиди и отдохни на скамейке, когда как следует охладишь руку, – сказал он. – Боль скоро пройдёт.
Но боль не проходила. Конец тренировки я сидела и смотрела, как другие выполняли упражнения.
По дороге домой мне пришлось держать руль одной рукой, потому что другая очень болела. Я ругала саму себя: если бы я не растерялась, ничего бы не случилось.
Когда мы пришли, мама наводила порядок на кухне. Она нервничала, как бывает всякий раз, когда книга, которую она редактировала, должна уходить в печать. Мама волнуется, потому что всё должно быть в самом лучшем виде. Однажды она выпустила книгу, где под картинкой маленького ребёнка оказалась подпись «Оке, 67 лет», это было ужасно, так сказала мама.
– Привет, девочки! – крикнула она. – Можете разогреть себе пиццу, потому что мне надо проверить кое-какие картинки в почте. Включи духовку, Бланка.
– Я ушибла руку, – сказала я.
– Какую? – спросила мама, водружая ноут на стол и открывая крышку.
– Левую, – ответила я в тот самый момент, когда компьютер издал сигнал начала работы.
– Мама, ты же знаешь, что необязательно включать компьютер на полную громкость, – проворчала Бланка и поставила пиццу в духовку.
– Что ж, левую – не так плохо. Пиццу к тому же можно есть без ножа и вилки, прямо руками, – сказала мама. – Только не это! Она всё ещё не прислала картинки! Как можно быть такой копушей! – Мама надела очки для чтения и уставилась на экран.
Я пошла мыть руки. Левой рукой я пошевелить не могла, так что осторожно намылила только ладонь. Когда я вернулась на кухню, мама была ещё больше раздосадована и стучала пальцами по клавиатуре.
– Мне очень больно, – пожаловалась я. – А что, если я сломала руку?
Шуух! – донеслось из маминого компьютера, когда она отправила кому-то сердитое письмо.
– Бланка, пахнет подгорелым, – сказала мама, не отрывая глаз от экрана.
– Разве надо ставить не на 275 градусов и гриль?
– Нет! При такой высокой температуре может загореться бумага снизу. Ну вот, наконец-то я получила картинки. Но… Нет, я так с ума сойду! Пойду позвоню, – сказала мама и ушла с мобильником.
– Ай, моя рука! – пожаловалась я громче. – Ай, как больно!
– Но Астрид, – сказала Бланка, – ты же говорила в спортзале, что ничего опасного нет.
– А вот и есть! ТЕПЕРЬ!
– Астрид, поешь немного, и тебе станет лучше! – крикнула мама из коридора.
Бланка положила пиццу мне на тарелку и помогла отрезать несколько кусков. Пока мы ели, я сидела и смотрела в окно, любуясь осенними красками – красными, оранжевыми и жёлтыми. Я люблю осень, но порой она наводит на меня меланхолию. Меланхолия – это когда грустишь без причины. Но теперь мне в самом деле было очень грустно и больно, грустно на сердце и больно в руке. Рука стала похожа на полено, так сильно распухла. Или на рождественский окорок. Деревянный рождественский окорок.
Мама вернулась и схватила мою пиццу, оторвала кусок и затолкала в рот:
– Господи, как же я проголодалась! Покажи-ка руку. Больно? А где же Юлле?
– Мне в самом деле чертовски больно, – проворчала я. – Спорим, что это перелом. А кто-то преспокойно ест чужую пиццу!
– Не чертыхайся, – сказала мама и отщипнула теперь от куска Бланки.
– Мне чертовски больно! – повторила я. – Да ты сама всегда чертыхаешься!
– Какие страсти! – вздохнула Бланка.
– Ну, немножко опухла, – сказала мама. – Но явно не перелом, иначе бы ты давно уже потеряла сознание. Хватит с нас уже гипсов. Достаточно того, что Юлле учудил весной – соорудил себе фальшивый гипс!
Бланка рассмеялась. А мне было не до смеха.
– А теперь надо всё-таки отправить эту чёртову книгу в печать, – проговорила мама и уткнулась снова в компьютер. – Папа уложит вас спать.
Когда папа пришёл домой, он дал мне таблетку от боли и осмотрел руку.
– Нет, она не сломана, – сказал он. – Иначе бы она неестественно выгнулась, а ты бы не смогла говорить нормально.
– Но мне больно, – пожаловалась я.
– Ну, ты в самом деле сильно ушиблась. Завтра всё пройдёт, вот увидишь.
Но наутро ничего не прошло. Рука горела и болела, и я с трудом оделась. Во время обеда Амир помог мне донести поднос до стола. Гина, увидев это, подошла и спросила, в чём дело.
– Ты какая-то бледная, Астрид, – заметила она.
– Я вывихнула руку, – сказала я.
– Сходи к школьной медсестре, если тебе больно.
– Я пойду с тобой! – вызвался Амир, прежде чем я успела остановить его.
Осмотр медсестры занял две секунды.
– Здесь нужен рентген, – сказала она. – Сейчас же. Кому мне лучше позвонить – маме или папе?
– Папе, – ответила я, потому что не решалась беспокоить маму, она и так была вся на нервах из-за работы.
Папа, когда пришёл, казался очень встревоженным. В машине по дороге в больницу он всё молчал и лишь время от времени посматривал на меня. Мне было так больно, что я и сама едва могла говорить.
К счастью, мы быстро попали на рентген.
– И сколько же ты так проходила? – спросил доктор.
– Со вчерашнего вечера, – ответила я.
– Целые сутки? Ох! Очень плохо, – сказал он и покачал головой.
Папа засунул снюс под губу и откашлялся.
– Да, у тебя перелом, – сказал доктор. – Видишь, вот здесь на снимке – перелом прямо у запястья.
– Я так и знала! – выпалила я. – Что я говорила!
– Придётся наложить гипс, – сказал доктор.
Я с торжеством посмотрела на папу, но он избегал моего взгляда. Он очень внимательно рассматривал рентгеновский снимок, где скелет моей руки и ладони был похож на жутковатые кусочки костей на чёрном фоне.
Снимок показался мне очень красивым, и мне дали его с собой. Повешу его на доску объявлений рядом с картой мира.
Гипс был приятным – влажным и прохладным. Немножко похоже на то, как мы с Марьям делали в детском саду отпечатки наших