душа была слишком ранима, и я бы себе этого не простила. А подтолкнуть к самоубийству – могла, и руки мои оставались чистыми.

Светлая, тягучая, сладкая, как мед весенних пчел, энергия Когими влилась в меня вкуснейшим нектаром. Я оставила ему половину. Теперь он не будет таким прытким и не сможет бежать. Он в любом случае не смог бы ускользнуть от меня. Однако представление затянулось, и я решила заканчивать. Мне надоело играть с ним, как кошки развлекаются с мышью, прежде чем проглотить.

Глаза Когими закрыты, он замер. Поцелуй кицунэ всегда приносит огромное наслаждение смертному, несмотря на то, что при этом тот теряет часть своей энергии. Частое дыхание говорило о его возбуждении. Сейчас Когими желал меня и был готов подчиниться моей воле. Он больше не станет пытаться убежать от меня и сделает все, лишь бы ощутить на себе мой поцелуй. Снова и снова, до тех пор, пока не истает снежинкой в моих руках, отдав всю энергию до капли. Глядя на него, я боролась со своей лисьей сущностью. Кицунэ требовала продолжения игры. Мое сердце молило отпустить бедолагу домой. Он и так уже натерпелся. Там, внизу, в деревне его ждала молодая жена с ребенком. Я уже решилась убрать иллюзию и отпустить Когими с миром. Но перед моими глазами встало разгневанное лицо отца. И его огромная тяжелая палка, которую он создал для наказания тех, кто был ему неугоден. Внутри нее была заключена особая сила, которая при ударе мгновенно ломала кости и разрывала органы изнутри. Бессмертных она, конечно, не убивала, но восстанавливаться приходилось долго. Несчастный ужасно страдал после наказания, не в силах подняться с футона. Последний раз, когда я ослушалась отца, он так избил меня, что я три года не могла ходить. Лежала в постели и не могла встать. Даже целебный бульон, сваренный моей матерью, не помогал. С тех пор я мечтала о своем тысячелетии[12], чтобы получить девятый хвост, стать высшим божеством и покинуть семью. Но до этого времени мне оставалась вереница долгих семьсот лет. Даже если я сбегу, отец найдет меня в любом из миров и изобьет еще сильнее. И мне ничего не оставалось, кроме как подчиниться его воле и продолжить смертельную игру с Когими. Целуя смертного, я вливала в него дурманящие силы, чтобы подчинить его разум себе и заставить делать то, что я прикажу. Белая пелена накрыла его мэ[13], и рассудок покинул несчастного. «Я не кицунэ, я все та же крестьянская девушка, которую ты встретил на своем пути», – мысленно внушала Когими, он не сопротивлялся.

Мои губы разомкнулись, и я отодвинулась от него. Спустя пару мгновений Когими открыл глаза и осмотрелся. Очаг, котацу с едой, превращенной в коровий навоз, жилище – все исчезло. Мы снова стояли в лесу. Смертный потряс головой, пытаясь прогнать от себя недавние видения, и шумно выдохнул.

– Этот дом… он тоже… привиделся мне? – Он осмотрелся по сторонам и громко вдохнул остывший ночной воздух.

– Какой дом? – изобразив недоумение, спросила я.

– Тот, в котором мы сейчас были, – с недоверием в голосе произнес он.

– Что вы, господин? Какой дом? Здесь лес и тропа. Нет никакого дома. Вам, видимо, привиделось во сне.

– Во сне?

– О да, вы заснули, Когими-сан. Вы так устали, что свалились прямо здесь, посреди тропы. Помните, я вам рассказывала, как внезапно заснула посреди леса и проспала неделю? Видимо, с вами произошло то же самое.

– Я проспал неделю? – в ужасе схватился за голову Когими.

– Нет, что вы! Вы проспали всего каких-то пару часов. Мне было жалко вас будить. Поэтому я тихо сидела рядом и наслаждалась пением цикад. – Эти жуки и вправду разошлись не на шутку. Их пение с каждой минутой становилось все более оглушающим.

Когими пошатнулся и сел на траву.

– У меня кружится голова, – простонал несчастный и завалился на спину, прикрыв глаза.

Мне нужны были эти мгновения; пока Когими приходил в себя, я создала огромную иллюзию луны. Она сейчас смотрела на нас сверху, стремительно приближаясь, норовя упасть.

– Когими-сан, уже поздно, – пролепетала я покорным голоском, – ваша семья переживает за вас. Не пора ли нам пойти домой?

– Вы правы, – живо откликнулся он, резво поднимаясь на ноги. Откуда только энергия взялась для такого рывка? Мысли о семье придали ему сил.

Тем временем огромная луна стремительно неслась на Когими, освещая все вокруг. Мой смертный заметил приближающийся свет.

– Почему так светло? Разве уже настал день? – Крестьянин озирался по сторонам, ища источник света. Он был похож на маленького ребенка, потерявшегося в толпе на городском рынке, который ищет мать, но не находит. Было ощущение, что он вот-вот вцепится маленькими детскими ручонками в рукав моего кимоно, ища во мне утешения, посмотрит доверчивыми, полными безутешных слез глазами, пролепечет: «Где моя окаасан?»[14] Мое внушение лишило его разума.

– Это потому, что луна сейчас прямо у вас за спиной, – указав пальцем на падающую громаду, рассмеялась я.

– Что?

Когими повернулся и наконец увидел ночное светило, которое грозилось упасть ему на голову. Луна стремительно приближалась. Ее свет ослеплял, он прикрыл рукой лицо, чтобы унять боль в глазах. Луна тем временем опустилась низко-низко и замерла в нескольких десятках сун[15] от травы прямо перед Когими. Почувствовав отсутствие движения за спиной, он отнял руку от лица и посмотрел на замерший перед ним огромный лунный лик. Его рот растянулся в удивленном немом крике. Из горла смог вырваться только хрип. Когими онемел. Стоя у него за спиной, я вытянула руку навстречу луне и призвала ее к себе. Огромное светило послушно направилось ко мне, пройдя через обезумевшего от страха смертного, попутно вытягивая из него остатки жизненных сил. У него осталось совсем чуть-чуть. Энергии едва хватило бы, чтобы добраться до дома и свалиться на несколько дней в постель. Глубоко внутри мне было его искренне жаль. Этот смертный уже никогда не сможет работать в рисовом поле, чтобы прокормить свою семью.

Пройдя через Когими, луна мгновенно уменьшилась до размера лепестка сакуры и отправилась мне прямо в рот. Я с удовольствием проглотила ее, наслаждаясь новой порцией жизненной энергии смертного. В этот момент Когими повернулся ко мне и равнодушно наблюдал за тем, как ночное светило исчезает у меня во рту.

Он уже ничему не удивлялся – настолько ослаб, что спустись сейчас с небес к нему Инари, он рассмеялся бы ей в лицо. Вид у него был как у помешанного, который не спал