– И я надеюсь, – ответил Сайвар и ушел.

Вскоре он вновь заглянул в кабинет:

– На выходных к нам поступил вызов: соседи услышали, что из квартиры выше этажом доносятся женские крики и сильный шум. Когда мы прибыли, положение оказалось, мягко говоря, скверным. Там мужчина так сильно избил женщину, что и собственные кулаки разбил в кровь. А пострадавшая, тем не менее, не хотела писать на него заявление в полицию. Но я думаю, что на него все равно заявят. Даже при наличии справки о побоях и других доказательств, лучше, если она сама даст показания. Сейчас она выписалась из больницы, а я собрался поговорить с ней, но решил, что будет лучше, если со мной будет сотрудница женского пола. А если эта сотрудница вдобавок еще и психолог по образованию, то будет еще лучше, – лукаво улыбнулся он.

– Да я и училась-то там всего два года, – пролепетала Эльма, удивляясь, как он узнал про то, что до поступления в Школу полиции она училась на психолога. Она не помнила, чтобы сама кому-нибудь об этом говорила. Наверное, он читал ее резюме. – Я с тобой поеду, но не гарантирую, что от моего психологического образования будет прок.

– Да ладно. Я в тебя верю.

Сильный запах еды встретил их, когда они постучали в двери дома. Вскоре они услышали, как внутри кто-то ходит. По дороге Сайвар говорил, что женщина, к которой они едут, ночует у своей престарелой бабушки.

Вскоре дверь с жутким скрипом отворилась, и на пороге показалась маленькая сморщенная старушка с глубокими морщинами. Ее лицо было испещрено бурыми пятнами, а волосы были светло-седые и необычно густые и красивые для такого возраста. Они доходили до плеч и были забраны заколкой. Старушка вопросительно посмотрела на них.

– Мы разыскиваем Аусдис Сигюрдардоттир. Она здесь? – спросил Сайвар. Старушка развернулась и молча пригласила их за собой.

Кажется, этот дом почти не изменился с года постройки, то есть с семидесятых годов, догадалась Эльма. На полу было ковровое покрытие, стены отделаны темными деревянными панелями. В доме едой пахло еще сильнее.

– Этот придурок несчастный, – вдруг заговорила старуха, так торопливо, что Эльма вздрогнула. – Я бы этого гада в аду сгноила. А моя Диса меня и слушать не хочет. Ни в какую, нет-нет. Я ей тогда говорю: «Ну и уходи! Уходи из моего дома, раз слушать не желаешь!» – Старуха вдруг обернулась и схватила Эльму за руку. – А я сама слабохарактерная. Наверное, у нее это от меня. Я не могу ее выставить – не могу, и все. Может, ты с ней поговоришь, она там сидит, в своей старой комнате. – Она указала в направлении коридора и ушла, бормоча под нос что-то нечленораздельное.

Эльма и Сайвар так и остались стоять, пытаясь сообразить, на какую дверь указывала им старуха. Дверей в коридоре было целых четыре, и Эльма задумалась, зачем престарелой женщине такой большой дом, если живет она там одна. Наконец Сайвар легонько постучал в одну из дверей. Ответа не последовало, и он тихонько открыл ее.

Девушка, сидевшая на кровати, была гораздо моложе, чем представляла себе Эльма. Она держала на коленях компьютер и подняла от экрана глаза, когда они вошли. Ей было не больше двадцати пяти, на ней была синяя кофта-худи и белые пижамные штаны с розовым узором. Волосы были собраны в тонкий хвостик, а брови покрашены черным – гораздо темнее, чем русые волосы. Но прежде всего бросалось в глаза ее лицо со следами побоев: треснувшие губы, под глазами синяки, которые уже приобрели зеленоватый и бурый оттенок.

– Можно? – спросила Эльма, указывая на компьютерное кресло у изножья кровати. Они с Сайваром договорились, что вести беседу будет в основном она. После того, что с потерпевшей сделал мужчина, разговаривать с женщиной ей будет комфортнее. Когда девушка кивнула, Эльма села.

– Ты знаешь, кто я? – спросила она затем.

– Нет, откуда же мне знать?

– Я из полиции. Мы помогаем в расследовании жалобы на твоего парня.

– Да не собираюсь я на него жаловаться. Я это и в больнице говорила. – В ее голосе звучала решительность. Она приподнялась в кровати.

– Увы, это больше не зависит от твоего желания, – сказала Эльма. Она пыталась придерживаться дружелюбного тона, поэтому пояснила: – Когда вызывают полицию, то она имеет право дальше расследовать дело и при необходимости выдвигать обвинения.

– Но понимаешь, я на него заявлять не хочу… Томми, ну, он… ему самому было в жизни тяжело… Он не должен был так поступать, – взволнованно проговорила она.

– Я все понимаю, но для него это не оправдание. Нам самим многим было в жизни тяжело, но мы же не все из-за этого так себя ведем. – Эльма наклонилась вперед и заглянула Аусдис в глаза. – А он раньше так поступал?

– Нет, – быстро ответила та. И тихим голосом добавила: – Никогда меня не бил.

– Врач нашел у тебя следы старых побоев, которым был, наверное, месяц.

– Сама не знаю, откуда они. Я падаю часто, – сболтнула в ответ Аусдис.

Эльма испытующе посмотрела на нее. Ей не хотелось сильно давить на девушку: та была такая маленькая, такая беззащитная в своей кровати, в этой чересчур широкой одежде.

– Он почти на сорок лет старше тебя, это правда?

– Нет. Ему шестьдесят пять. А мне скоро будет двадцать девять, – ответила она.

– Ты бы нам очень помогла, если бы согласилась пройти с нами в полицейское управление, и мы могли бы поговорить об этом официально, – сказала Эльма. – Для тебя это была бы возможность изложить свое видение ситуации.

Аусдис помотала головой и погладила вышивку на одеяле рядом с собой. Эльма прочитала буквы: «А.Х.С.».

– Для женщин в такой ситуации, как у тебя, есть разные выходы, – продолжала Эльма. – У нас есть консультант, с которым ты можешь поговорить, а в Рейкьявике есть Центр помощи жертвам насилия. Они уже многим женщинам помогли… – Тут Аусдис подняла глаза и посмотрела на Эльму таким взглядом, который заставил ее замолчать посреди предложения.

– А что означает «Х»? – после короткой паузы поинтересовалась Эльма.

– «Харпа». Меня так зовут: Аусдис Харпа. Но мне это имя никогда не нравилось. У меня маму Харпой звали.

Эльма настроилась расспросить Аусдис о ее матери. Наверняка там случилось что-то, что послужило причиной, почему ей не нравится носить имя в честь нее – даже после ее смерти. И почему она, дожив почти до тридцати лет, живет