были неестественного оттенка, даже не как медь, а как апельсин, с густой краснотой у корней и глянцевым блеском. Я прикасалась к ним – и понимала, что от привычки звать его про себя «рыжим» отделаюсь нескоро, может, и вовсе никогда. Кожа ощущалась нежной, шелковистой, несмотря на слой въедливой серой пыли. Кисти и ступни были крупными, вытянутыми, но аккуратными; подушечки пальцев – мозолистыми; удлинённые ногти – твёрдыми, пластиковый усик микрофона такими легко процарапать насквозь.

Но поразило меня не это.

– У нас глаза одинаковые, – сказала я тихо, отведя с его лица рыжие пряди.

Он дёрнул головой вбок – то ли в знак согласия, то ли уходя от контакта – и опустил ресницы.

– Угу.

Удивляться было чему. Цвет моих глаз, как и большинство ярких черт – исключительно заслуга мамы, опытного биокинетика пятой ступени. Я редко болела, родилась без врождённых пороков, избежала серьёзных проблем с кожей или волосами – как и Нэсс с братьями, собственно. Но после троих светленьких детей мама поддалась моде на всё восточное, решила побаловаться с моими данными и запрограммировала гладкие чёрные волосы… и синие глаза, очень тёмные, настолько, что оттенок можно было различить только на ярком свету.

Но я-то продукт биокинеза. А Тейт? У него это… естественное?

Спросить он не позволил. Молниеносно подался вперёд, сгрёб меня в охапку, сдавил едва ли не до хруста костей – и вдруг лизнул в щёку, затем в другую и быстро прикусил голую ключицу.

Сердце чуть не выскочило сквозь рёбра. Концентрация слетела, сверхчувства умолкли. Я медленно сдвинула ноги, скрещивая щиколотки, замкнула энергетический контур, вышла на третью ступень эмпатии и заново развернула купол.

Нет, никакой агрессии у рыжего не было.

Зато было сильное чувство вины, любопытство, симпатия, лёгкое возбуждение… и беспомощная злость. На кого-то другого, не на меня.

Оттуда, со второго слоя сознания, до которого я не добралась.

– Ты чего? – вырвалось у меня.

Он, кажется, улыбнулся и честно ответил:

– Пытаюсь сойти за дикаря. Вдруг прокатит, и мне что-нибудь обломится?

Я невольно хихикнула. «Прокатит», «обломится»… Образы шикарные. Чувствую, когда немного подучу язык, речь Тейта расцветёт невиданным богатством оттенков.

– Не обломится.

Точно не сейчас, тогда у меня от стресса ум за разум заходит, ужасно хочется наплевать на три правила Эрнана и положиться на сильного и вроде бы доброго чужака.

– Жаль, – от Тейта повеяло разочарованием.

А мне вдруг стало смешно. И я задала вопрос, который долго уже витал на границе сознания:

– Слушай, а сколько тебе лет?

– Двадцать! А тебе?

– Двадцать четыре. Но мне тут ещё одна мысль в голову пришла. А представления о времени у нас совпадают?

Он отодвинулся, снова с любопытством заглядывая мне в лицо, и мы углубились в подсчёты, сверяя часы. Я даже задействовала первую ступень конструирования и моделирования, чтобы создать визуальную таблицу с условными кружочками и палочками вместо цифр. На Тейта эти спецэффекты особого впечатления не произвели – неудивительно, учитывая, что здесь в ходу магия.

Вскоре выяснилось, что день делился тут на пятнадцать равных отрезков – десять отводилось на бодрствование, пять на сон. Один отрезок назывался «сет» и дробился на сотню фрагментов поменьше – «катов». Несложное сравнение показало, что их каты и наши минуты – примерно одно и то же. Значит, и сутки длятся столько же.

– Удобно, – констатировала я. – Легче будет переучиваться. Но надо же, как совпадают мелочи в разных мирах…

– Пф, нашла чему удивляться, – фыркнул Тейт, трогая пальцем полупрозрачную схему расчётов. Она дрогнула и расплылась, точно круги по воде пошли. – Ритуал вытягивает самых подходящих. Зачем свободным «выдернутый» вроде айра, с щупальцами и жвалами? Или тот, кто от нашей еды и воздуха в два счёта загнётся? Выбирают людей из похожих миров. Наверно, и всякое другое тоже совпадает.

Что ж, логично. Вот ещё важный пункт, заклинания обладают волей и интеллектом? Или это просто программы, вроде компьютерных и биокинетических?

Уточнить не получилось.

Тейт внезапно схватил меня за плечи и отшвырнул себе за спину.

От удара воздух из лёгких вышибло. Я с трудом поднялась на колени, прокашливаясь, и позорно пискнула.

Там, где мы сидели мгновение назад, из земли торчала здоровенная гибкая змея с треугольной головой – бледно-зелёная, с лиловыми размытыми полосами. Три алых глаза смотрели в разные стороны. Рыжий стоял напротив твари, сцепив пальцы в замок, бледный и сосредоточенный.

Купол эмпатии ничего не регистрировал. Айр? Бездушный?

А потом змея вдруг растопырила на голове громадный веер из полупрозрачной розоватой кожи или плёнки, влажный и трепещущий. Тейт резко разомкнул руки – и пространство на десять шагов впереди него мгновенно обратилось в ревущий огненный кошмар. Змея буквально растаяла. От жара меня опять скрутило в приступе кашля, а волосы затрещали.

Шрах, надеюсь, не вспыхнут!

– Дурак, ой, дура-ак! – застонал рыжий, закинул меня на спину, не позволяя даже отдышаться, и ломанулся прямиком через заросли. – Отвлёкся. Засекли!

– И теперь что? – крикнула я ему в самое ухо, с трудом поймав равновесие.

– Теперь всё полный отстой!

Понятно было и без эмпатии, честно говоря.

Он резко свернул в заросли высокой травы с фиолетовыми метёлками. Я ойкнула – узкие жёсткие листья резали, как бритва. Руки быстро покрылись мелкими порезами. Позади что-то взвыло и захлюпало, точь-в-точь как ночью. Трава внезапно закончилась – обрывом под ногами, слепящим солнцем в лицо. Мимо что-то просвистело, шипя, как гаснущий фейерверк, и часть противоположного берега почернела, обваливаясь в ревущую реку внизу.

Я не вопила по одной причине – воздуха не хватало.

На той стороне рыжий мгновенно развернулся на пятках, выпустил меня, освобождая руки, что-то сделал – и заросли сизоватой травы полыхнули гигантским костром. В ответ вылетел чёрный масляный шар, шипящий и искрящий.

Тейт ругнулся и с размаху отшвырнул его ногой обратно, по плавной дуге. Я только и успела заметить, как вокруг ботинка вспыхнул огненный ореол.

– Подавитесь!

За обрывом раскинулся лес, утопающий в голубоватых мхах. Там пахло чем-то кислым, с тошнотворной примесью сырого мяса. Чистого пространства без рыхлой голубой «губки» почти не было, но рыжий как-то умудрялся не наступать на неё и скакал с одного поваленного дерева на другое, с камня на камень. Две щетинистые химеры, которые ринулись за нами, отстали очень быстро – вляпались в одно такое голубоватое мшистое пятно, а выскочили обратно уже с оголёнными костями. Одна, похожая на ежа с жилистыми ножками, сразу завалилась набок и затихла, а другая, более массивная, сделала ещё несколько шагов и опрокинулась, конвульсивно дрыгая оплавленной лапой.

Сердце у меня ухнуло в пятки.

Если промахнёмся и свалимся в этот красивый мягкий мох…

За лесом была очередная расщелина, ещё шире и глубже, затянутая желтоватой паутиной. Тейт пересёк её по упавшему дереву, развернулся, двинул рукой – и ствол с хрустом надломился посередине.

Надломился, но не упал, остался жалким подобием моста. А паутина предвкушающе зашевелилась, и кто-то внизу заклекотал и защёлкал.

Впереди высилась стена скал. Но до неё путь лежал через ровное, открытое поле сплошь в жёстких сизых вьюнах и гибких хвощах. Справа и слева наперерез нам скользили в полуметре над землёй люди в балахонах. И простейшие подсчёты говорили, что мы сойдёмся в одной точке, аккурат посередине…

Тейта это не смутило.

Он ринулся вперёд, передвигаясь гигантскими прыжками, и оглушительно свистнул на ходу. Затем поднапрягся, взвился особенно высоко…

…и шлёпнулся на спину очередной твари, прозрачной, как стекло, и шершавой на ощупь – то ли в жёстких перьях, то ли в чешуе.

– Ну, ну! – Рыжий с размаху ударил кулаками по невидимой спине.