Шрифт:
Закладка:
Через пятнадцать минут я приехал на улицу Шокен и припарковался у ларька с шаурмой, напротив редакции газеты «Гаарец». Возле ларька не было ни души, и я в знак солидарности с пролетариатом съел полторы порции с большим количеством картошки фри. Что мне особенно нравится в шаурме, так это то, что можно не беспокоиться насчет изжоги – она появляется сразу.
Около двух часов дня я вошел в здание редакции и поднялся в почти безлюдный архив. Студенты, подбирающие материалы для дипломных работ, которые никто никогда не станет читать, уже разбрелись по домам, а журналисты, заглядывающие сюда в поисках информации, способной как минимум секунд на десять потрясти мир, еще не явились. Дежурный – молодой парень – сидел на складном стуле и читал компьютерный журнал. Он посмотрел на меня заговорщическим взглядом продавца секс-шопа. Я попросил его принести мне все статьи, касающиеся исчезновения детей.
– На сколько по времени?
– Часа на два-три. Зависит от количества статей.
– Я имел в виду, на сколько времени назад?
– Лет на десять.
– Нужно будет оплатить каждую статью.
– Я знаю.
Первым, кто учил нас с Кравицем следовательской профессии, был шестидесятитрехлетний инспектор Ярослав Кляйн. Он приехал в Израиль из России на волне иммиграции начала семидесятых. За двадцать пять лет службы московская милиция отметила его наручными часами.
– Это часы Троцкого, – как-то, не скрывая иронии, сказал он мне.
– Что значит – часы Троцкого?
– В восемнадцатом году в армии Троцкого солдат вместо орденов награждали часами. Бог знает почему, но они считали, что это намного ценнее.
Кляйн был человеком опытным. На полицейском языке это означает, что за любое расследование он брался, полностью сознавая, что в природе нет зверя хуже человека.
– Всегда исходите из предположения, – повторял он, – что, если кто-то что-то совершил, значит, он либо сделает это снова, либо уже успел сделать. Последнее для вас даже предпочтительнее.
– Почему?
– Потому что в этом случае все доказательства уже есть. Они просто ждут, когда вы найдете между ними связующее звено.
– Какое звено?
Он посмотрел на нас с выражением, которое без слов говорило: ему никогда не постичь, откуда берутся такие идиоты, как мы.
– Общий знаменатель. Ищите общий знаменатель.
– А если он изменит способ действия?
– Не у преступника, Dummkopf! У жертв.
Я не удержался и спросил: «А кто такой Dummkopf?» Кляйн заржал так, что у него запотели стекла очков. Когда мы с Кравицем вышли, он объяснил мне, что Dummkopf – по-немецки «дурак». Я в очередной раз упустил возможность с умным видом промолчать.
Поиск «общего знаменателя» занял четыре часа, хотя он все время маячил прямо у меня перед глазами. Архив постепенно заполнялся журналистами разного пола и возраста, но одинаково суетливыми и словно бы уже несколько утомленными любопытством. Мне они напомнили мелких хищников, которые старательно принюхиваются, пытаясь определить, что их ждет впереди – смертельная опасность или поздний ужин. Я встал и следующие четверть часа провел возле копировальной машины, переснимая все, что показалось мне важным, слегка загипнотизированный движущимся вправо-влево пучком света, исходившим от машины. Закончив, я вернулся к дежурному, который по-прежнему сидел погруженный в изучение того же самого журнала.
– Можно воспользоваться вашим телефоном?
– Полтора шекеля.
– А в кредит нельзя?
Он тихонько хмыкнул и указал на стоящий рядом аппарат:
– Да пошли они на хрен. Учитывая, сколько они мне здесь платят…
Я позвонил Кравицу. К моему громадному облегчению он сам поднял трубку. Бекки, надо полагать, отпросилась для участия в традиционной ежемесячной вечеринке Общества старых зануд.
– Когда ты заканчиваешь?
– И тебе доброго дня. Как здоровье?
– Когда ты заканчиваешь?
– Ночью.
– Тогда завтра в десять утра в пабе «У Амирама».
– Что-то случилось?
– Почему вы не поставили в известность общественность?
– Ты о чем?
Я промолчал. Секунд через десять он пробормотал нечто, что при желании можно было расшифровать как: «Джош – мой самый близкий друг, я очень люблю его и высоко ценю все, что он делает для нашей родины», хотя больше это походило на: «Твою ж мать!»
– В десять «У Амирама»?
– Договорились.
Я снова вышел в хамсин и поехал в Азриэли-центр на встречу с Ихиелем Гусманом. Когда комплекс только начинали возводить, я где-то прочел, что это самый крупный строительный проект на Ближнем Востоке. Две многоэтажные конструкции из стекла и стали – круглая и квадратная – образуют нечто среднее между космической станцией и готическим собором. Первые пять этажей представляют собой обычный торговый центр с кинотеатрами, бутиками и праздно шатающимися подростками, а начиная с шестого, размещаются строгие офисы, в которых богачи обделывают свои делишки.
Прозрачный лифт доставил меня на двадцать четвертый этаж более высокой круглой башни. На площадке красовалась табличка «Адвокатское бюро Гусман и Гусман». Я нажал кнопку звонка, и через секунду дверь мне открыла рыжеволосая секретарша с улыбкой намного моложе своего возраста. Она проводила меня в переговорную – небольшую комнату, размерами чуть уступающую стадиону «Яд-Элияху», – и усадила в кожаное кресло, в котором я мгновенно почувствовал себя очень уютно – примерно как когда на Пурим 1966-го мне пришлось нарядиться пилотом истребителя.
– Господин Гусман сейчас выйдет. Кофе?
– Эспрессо без сахара.
Через три минуты Ихиель Гусман самолично принес мне кофе и сел напротив меня. Секунд двадцать мы потратили на взаимное разглядывание. Он был на пару лет моложе меня, полноватый, со светлыми волосами, беспорядочно свисающими на лоб и шею. За линзами квадратных очков скрывались каре-зеленые глаза. На нем были кроссовки и защитного цвета брюки «Гэп». Я попытался вообразить его рядом с Агарью, но не смог – он казался трусоватым и зацикленным на себе.
– А кто второй Гусман в «Гусман и Гусман»?
– Мой отец, Леон Гусман. Он основал эту фирму.
– Он еще работает?
– По двенадцать часов в день. Иногда даже по субботам.
– Агарь сказала вам, зачем я приду?
– Да. То, что вы берете с нее деньги за дело, из которого, как мы оба знаем, ничего не выйдет, не внушает к вам уважения.
Я внес в первое впечатление некоторые поправки. Как и большинство адвокатов, он обладал природной агрессивностью, которая только и ждала повода, чтобы вырваться наружу.
– Я пришел
