Шрифт:
Закладка:
– Ну, допустим, сложится, – прогундосил Хром, чувствуя, как начинает закладывать нос. Спасибо, что хоть течь из него перестало.
– Шаришь, – одобрительно кивнул дылда, и один из шестерок бросил на стол перед Хромом мутную фотку мужика в черном пальто. – Д-давай, нащебечи, г-где он, как он, кто по-по-по жизни. – Хром выразительно дернул плечами, приподнимая руки, и тот снова оскалился, как будто услышал нечто смешное. – Гонишь, Вася? Так с-с-смотри. Щупать свою Г-галю из ларька б-б-будешь.
Дылдовские прилипалы заржали, а Хрому стало ясно, что следили за ним, возможно, не только сегодня. Но все это значения не имело, потому что он уже не мог как-то изменить происходящее, оставалось только дать этому дерганому все, что тому надо, а потом запереть дверь и приложить к носу что-нибудь холодное. Хотя и это уже поздновато делать.
Дылда расспрашивал про мужика дотошно, как следак, которому надо повесить глухарь, но из-за того, что руки Хрому так и не развязали и карты он достать не мог, ответы были скупые и явно не слишком удовлетворяющие вопрошающего. Шахтера он сразу узнал, но личной инфой о нем не владел. Говорил только общее про его строительные бизнесы – где, чего, когда – и без подробностей, что дылде, само собой, не понравилось. Однако у Хрома и не было цели удовлетворять какого-то залетного петушка, у которого зрачки расширились так, что стал похож на обдолбанного. Если бы Хром не слышал про него раньше, то так бы и решил. Однако нет – дылда всегда такой и был. Про него и его автомастерские много чего говорили, как плохого, так и хорошего. Только как же его…
– Вася, ну м-мы же с т-та-абой вроде договорились, – почти ласково произнес спустя некоторое время тот, похрустывая пальцами.
– Больше ничего не могу сказать, – отозвался Хром. – Не помню.
Дернув уголком рта, дылда начал подниматься со стула, но в этот момент в кармане у него заиграла мелодия из детского мультика – Хром узнал «Мишка, плюшевый мишка» и невольно хмыкнул. Тот, закатив глаза, приложил телефон к уху. Слушал молча, с каждой секундой мрачнея, потом сухо сказал: «Выезжаем!» – и подскочил.
– Там Антошке п-п-плохо, надо ехать. А этого в т-тачку, п-потом додиаложим, – приказал он, и Хрома тут же вздернули на ноги.
Хром хорошо знал местный контингент, поэтому успел сунуть ноги в тапки, – если бы он этого не сделал, то по снегу его тащили бы в одних носках. Куртку надеть, конечно, тоже не дали, вытолкали в прихожую, где дылда вытряхивал из пакета сиги.
– Если не хочешь ехать обратно в разных п-пакетах, придется прокатиться с нами в этом. Ля, в рифму сказал, п-п-приколи! – пояснил тот, собираясь напялить его Хрому на голову, но последний отклонился назад.
– Стой! Просьба есть. Хату заприте, ключи в двери торчат. Тут ковер бабкин и буфет, не хочу, чтоб растащили.
– Б-бабулечкин буфет, ути-пути! – кривляясь, передразнил дылда и одним отработанным движением нахлобучил на голову Хрома плотный черный полиэтилен.
После такой реакции Хром и не надеялся, что его просьбу выполнят, однако, почти скатываясь по лестнице под контролем двух братков по бокам, он услышал, как в скважине проворачивается ключ. Пока его спускали, откуда-то сверху дылда мурлыкал мелодию: «Утомленное со-о-олнце… нежно с морем проща-а-алось…»[1] Хром подкол заценил и как раз успел мысленно со всем попрощаться, как минимум на ближайшие сутки. Потом, в вечерней тишине пустого двора, его по морозу в одной футболке дотащили до машины, где запихали в нагретый салон. В спину, явно с издевкой, коротко и громко каркнула с дерева поздняя ворона.
– Слышь, Шиз, чет вы быстро, – прозвучало с водительского, и Хром едва не цокнул вслух – точно ведь, Шиза. – И этого берем?
– Тебе а-а-атчитаться, мелкий, не вкурю? – огрызнулся тот, и дверца хлопнула, закрываясь. – Ехай давай.
Привет, буфет!
Пока ехали, Хром пообвыкся, сидя между двумя туловищами в дутых куртках, и слушал репчину вместе со всеми, типично дворовую: о почти здоровом образе жизни, девчонке, которая ушла к мажору, бандитском прошлом и депутатских сынках а-ля «рашн роуд муви». Репчину он в целом никакую не любил, однако приходилось слушать, потому что включили ее специально для него, чтобы не возникал с вопросами. Он бы и не стал, но Шиза этого знать не мог. Хром дышал в запотевший изнутри полиэтилен и покачивался взад-вперед, испытывая настоящие муки от сведенных за спиной рук, невозможности опереться обо что-то или откинуться на спинку сиденья. И даже не из любопытства, а стараясь отвлечься, он начал «всматриваться» в людей, сидящих в салоне.
Тощий, очень нескладный и скуластый, каким Хром его запомнил до пакета, парень справа, несмотря на свою внешнюю неприветливость, ощущался простым и незлобным. Хром бы даже сказал, что у него была энергетика табуретки. Сидевший слева громила, какие обычно бывают на фейсконтроле ночных «быдлодромов», казался уже сложнее, более бодрый, но все-таки тоже не представляющий интереса. Следом водила – этот прямо живчик, Хром так и чувствовал, как того распирает от любопытства и желания докопаться до Шизы и узнать, кого и почему они везут. А вот в самого Шизу Хром снова врезался, как чайка в скалу: ни единого образа, хотя у всех троих его товарищей прослеживалось общее прошлое, какое-то несчастливое, с непроходящим чувством голода. Он даже ухватил вскользь мутную картинку с корками мандаринов и кучей оберток от конфет на выстиранном, почти бесцветном казенном покрывале. Один из немногих моментов совместной радости, запечатлевшийся в этих парнях навсегда. Хром попробовал глянуть глубже, но опять отвлекся на дылду-главаря, и картинка исчезла. Люди были для Хрома как шкатулки, каждая из которых хранила внутри неповторимую мелодию, и если говорить про Шизу, то это была мало того что немая шкатулка, так еще и без ключа. Обычно от человека шло хоть какое-то, пусть и слабое, ощущение, тут же чувствовался один сплошной долбанутый на стриженную под горшок голову трындец. Когда машина остановилась, репчина заглохла вместе с ней, и
