Пришлось постучать в окно. Жена, конечно, ни слезинки не проронила – не такой она человек, но глаза были сухие, воспаленные и тоскливые. Чем эта женщина забивала себе голову – было совершенно очевидно.

Лев Иванович, влезши в салон, отогрел ладони у печки, а потом решительно сгреб жену в охапку, прижал к себе так, чтобы и пикнуть не могла, произнес веско и безапелляционно:

– Слушай внимательно. Если еще один талантливый человек окончил свою жизнь, как собака, на обочине, это не значит, что такая же судьба ожидает тебя. Поняла?

– Угу, – буркнула она, – отпусти, свитер у тебя мокрый.

И все-таки успокоилась.

Вскоре сверху показались прыгающие фары и маячок полицейского «уаза».

Глава 3

Группа выгрузилась, следователь козырнул:

– Здравия желаю, господин полковник. Какими судьбами к нам?

Выяснилось, что они как-то уже пересекались в области по одному из дел, но Лев Иванович никак не мог вспомнить, как его имя-отчество. Фамилия – Рожнов, физиономия хотя и флегматичная, но по-своему приметная, узкое худое лицо, набрякшие веки, длинный нос и плотно сжатые губы. Ни дать ни взять – великий инквизитор из местных. Однако, кроме шуток, в том деле следак показал себя с наилучшей стороны, как в кабинетной работе, так и тогда, когда пришлось руки крутить.

Итак, о руках. Гуров пояснил, пожимая одну протянутую, вторую, третью:

– Да вот, случайно. Супругу подвозил…

Выпустили повизгивающую от возбуждения и предвкушения собаку, которая немедленно утащила девчонку-кинолога в сторону от дороги. Они обе ухнули в овраг, да так лихо, что лишь кусты затрещали. Было слышно, как они скатываются все ниже и ниже, довольно ловко, так что была надежда, что до дна ущелья доберутся благополучно.

В ожидании медиков тело не трогали, только невысокого роста, худощавый сержант, откинув куртку, горестно качал головой.

– Твою ж… дядя Миша, дядя Миша…

– Фанат? – спросил Гуров. Старался, чтобы получилось необидно, но мальчишка все-таки насупился.

– Фанатизм – понятие нездоровое, господин полковник, показатель глубоко подавленного комплекса неполноценности и страха, – вежливо, хотя без должного уважения заметил он, – а вот на песнях его многие выросли.

– Упаси бог, – от чистого сердца ужаснулся Лев Иванович, припоминая ряд слышанных образчиков.

– …И в органы пошли именно для того, чтобы вот этих всех ужасов не допускать, – назидательно закончил сержант.

Почему-то стало очевидно, что молодому человеку несвойственно проявлять почтение к старшим по званию. Следователь Рожнов призвал к порядку:

– Зубков, прикрывай диалектику и звякни медикам, где они запропали.

Сержант Зубков четко, по чину козырнул, но выполнять приказание не помчался, напротив, обратился к Гурову:

– Товарищ полковник, так чего, около дома связи нет?

– Практически нет, – подтвердил Гуров, с интересом разглядывая его. Судя по всему, это с ним беседовал по телефону.

– И в самом доме?

– И в самом доме нет.

– Опять сбил, что ли, – пробормотал он, – стало быть, придется к шоссе чапать…

– Чапать… – повторил Гуров, – а что сбил? Или у него тут усилитель сигнала имелся?

– Ну а чего не иметься, имелся. Сами видите, низина же, – пожал плечами сержант, вздернул подбородок – ровно настолько, чтобы показать пренебрежение, но в рамках субординации.

«Какой товарищ интересный. Блатной, что ли? За место не держится, авторитетов не признает. Или просто дожил, полковник, не вызываешь в нижних чинах ни почтения, ни трепета», – посетовал про себя Гуров и уточнил:

– То есть дядя Миша не такой дремучий был? В телефон-интернет умел, и вполне?

– Чего это – дремучий? Не хуже нас с вами. В доме у него расположена репетиционная база, приезжают музыканты – свои и сессионные, к тому же и партии присылали по интернету. Ну, дома записывают и присылают, а он тут сводит…

Снова прервал следователь, что характерно, вежливо и без мата:

– Не про искусство, а про интересное. Зубков, где медики?

Совершенно определенно сержант услышал в голосе старшего сто первое китайское предупреждение. Во всяком случае, на этот раз он, козырнув, припустился в горку.

Следователь снял с лежащего куртку:

– Ваша, господин полковник? Или побрезгуете?

– Глупости, – поморщился Гуров, облачаясь. Еще не хватало, хорошую куртку в расход.

– Обнаружили в таком натуральном виде, раздетым-разутым?

– Именно. Сам я его не разоблачал, можете поверить.

– Угу… и рядом?

– Нет, никого.

Один из полицейских подал голос:

– Тут вот тапки. И кофта.

«Тапки? Какие тапки?»

Оказалось, что самые обыкновенные, пластиковые шлепки.

«Что с тобой сегодня, полковник? – отругал себя Гуров. – Ну как так-то, не увидеть?»

С другой стороны, с чего он-то должен смотреть. К тому же вещи порядком занесло снегом. Так они и жались сиротливо у чужого забора – бережно сложенная спортивная куртка «Рейма» и пара этих самых «тапок» с ближайшего рынка.

Сверху спускались сержант Зубков, врач и двое санитаров с носилками.

– Ну наконец-то, – проворчал следователь, – за смертью только посылать.

– А мы, Степа, съезжать не стали. Знаем мы тутошние элитные дороги, – пояснил доктор, пожимая руки, и пояснил Гурову, как единственному лично незнакомому: – Мы еще прошлой зимой знаешь как сиживали. И чего только прямо в машине делать не приходилось. Тут и роды принимали, и реанимировали. Да и каталку – ну ее, на носилках вернее. Да. Колея уже, смотрю, глубокая, и не развернуться…

– То есть там и внизу нет разворота? – уточнил Гуров.

Врач усмехнулся:

– Есть аж сквозной проезд, на шоссе выходит, километрах в шести ближе к Москве. Только заперто на железный шлагбаум, на цепь да на кодовый замок. А код от замка сторож – чекист старый – каждую неделю меняет. Уж сколько ругались с ним – как об стенку горох. Вишь, чтобы чужие пробки не объезжали. Чего тут?

– Плохо тут, – встрял Зубков, – вот.

– У-у-у… мать честная.

– Эх, Миша, Миша, – подхватил санитар номер один.

– Да-а-а-а, – подтвердил номер два.

Как-то это уже