Уставшие. Измученные. Продрогшие. Промокшие. Почти отчаявшиеся. Ничего мы не нашли, хоть и истоптали, истыкали палками, излазили буквально на коленях площадь в несколько гектаров, дойдя аж до железнодорожного полотна. И служебные собаки не взяли след: у подъезда помахали хвостами, а дальше всё — снег.

— Ожидаемо, — сказал Мент, падая на сиденье служебной машины.

Там у станции пригородной электрички его подобрал казённый седан, а я увязался, распрощавшись с остальными: мне вроде как по пути до автосервиса.

— Куда идут эти поезда? — оглянулся я, разглядывая толпящихся на платформе людей, тумбы со схемами движения и расписанием, переполненные мусорки, пока водитель курил.

— Да никуда, — снял с полки между задним сиденьем и стеклом бумажную карту Кирилл. — Это ж Кольцевая. Идёт по окрестным деревням, дачам и городкам, объединяя заодно и конечные станции метро. Садись и катайся по кругу, — обвёл он пальцем синюю линию, замыкающую город в кольцо.

— А это что? — показал я в три точки, сделанные красным фломастером. — Места, где пропали девчонки?

Мент кивнул.

— Все в пределах кольцевой? — уточнил я, глядя на метки в разных концах карты.

— Но все на трёх разных станциях, — вздохнул он. Посмотрел на меня, задумчиво скребущего бороду: — А ты о чём задумался, Рим?

— О том, что сойти с Кольцевой можно где угодно, в любой деревне, на любом полустанке, а там… — я обвёл ладонью широкий круг за пределами кольца и тяжело вздохнул, — леса, поля.

Кирилл равнодушно пожал плечами:

— Мы работаем над этим. Так о чём вздыхаешь? — безошибочно угадал он, что у меня к нему разговор.

— Я всё о своём, Кир, — виновато скривился я.

— Ну, говори.

— Знаешь, что никак не даёт мне покоя? Что Конфетку не просто выкинули на помойку. Она была завёрнута в одеяльце.

— Ей просто повезло, Рим, — покачал он головой. — Знаешь, сколько детей по данным следственной практики оставляют в мусорных баках? Сотни в год. И делают это сами женщины. Чаще незамужние и неработающие. Первородящие, что боятся попросить помощи и знают, что от близких им не дождаться поддержки. Реже — одинокие, что уже имеют детей, но думают, что ещё одного не прокормят.

— Кир, там было вышито имя. На одеяльце, — покачал я головой. — Чуть кривовато. Простыми чёрными нитками. Но с любовью: Стефания и сердечко. Понимаешь? Эту девочку ждали. Её любили. Ей дали имя. Это не про тех мамаш, что рожают и кидают детей в мусорный бак у собственного подъезда.

— Или это не её одеяльце, — жестоко, но справедливо добавил Кирилл, хоть имя девочке и дали при регистрации то самое, вышитое на ткани. — Я помню: ты думаешь, её родная мать не сама избавилась от ребёнка. Считаешь, кто-то из близких. Муж? Родители? Кто-то из родственников, от которых она зависит? — нахмурился он.

— Не знаю. Но, может, кто-то из живущих в таких же вот благополучных чистеньких многоэтажках, — кивнул я на дома. — Кто-то, кто избавился от ребёнка как от помехи и пошёл пить чай в своей новой уютной квартирке с видом на парк.

— А там, где мы нашли Стешку был парк? — напрягся Мент и глянул на карту.

Словно и правда не помнил. Словно не он лично зашёл в каждую из тысячи с лишним квартир длинного, как китайская стена дома, примыкавшего к помойке, где нашли ребёнка.

Словно не он подозревал бабку с первого этажа со взрослой дочерью-инвалидом.

Был в его следственной практике такой случай, когда мать сдавала мужикам свою умственно отсталую дочь за деньги. А детей потом выкидывала. Ветеринар был прав: на то он и Мент, чтобы каждый день сталкиваться с этим и не питать иллюзий.

К счастью, его подозрения на счёт бабки не оправдались.

Я развёл руками. Всё это мы уже обсуждали. И не раз. Но каждый раз называя дочь по имени, я думаю о том, что это имя ей дал не я. А тот, кто её любил, ждал и, может быть, до сих пор ищет или оплакивает.

— Врачи сказали: роды принимал не профессионал, — напомнил я. — Но пуповину перевязали. Пусть узлом, но перевязали же, а значит, не хотели, чтобы ребёнок умер, дали ему шанс. Завернули в одеяльце опять же, а не сунули в пластиковый пакет.

— Ты уверен, что тебе это надо, Азаров? — покачал головой Кир.

— Мне — нет, — уверенно ответил я. — Но Стефания вырастет и однажды ей захочется знать. А чем больше времени пройдёт, тем меньше шансов у правды.