Шрифт:
Закладка:
Алла уже раскладывала еду по тарелкам, когда мама, переодевшись, присоединилась к нам, в своём до боли знакомом халате с весёлыми рюшечками.
– Как прошёл день? – бросил отец, не опуская газету.
– Всё хорошо, руки болят, документов сегодня было уйма. Иринка, достань из тумбочки меновазин, чувствую, так просто не пройдёт.
– Могла бы и не вонять этой гадостью, пока мы едим, – скривился отец.
Мама виновато взглянула и отставила пузырёк, словно в минуту съёжившись от отцовской грубости. А ведь папа стал хамить матери по любому поводу за несколько месяцев до их развода, наверное, уже тогда начался их роман с молодой стажёркой Ксюшей, которая пришла к ним в бюро для прохождения практики.
И опять прошлое нахлынуло на меня с новой силой. Отцовские пустые глаза, когда он пришёл с работы и заявил, что раз я отучилась, то теперь взрослая и в родительской опеке не нуждаюсь, как и Алла. Чемодан с оторванной ручкой, который годами пылился на антресолях и куда теперь отец швырял свои вещи. Растерянный мамин взгляд, как у обиженного ребёнка. Она или вправду не понимала, что у него кто-то есть, или не хотела этого знать. Так иногда бывает. Мы оправдываем любую подлость любимых людей, когда боимся расставания.
Хлопок дверью, навсегда разделивший нашу жизнь на "до" и "после". Скорая, остановившаяся под нашими окнами. Врачи, выносившие враз обессилевшую маму из квартиры на носилках. И страшный диагноз – инсульт. Маму удалось выходить, к счастью, её не парализовало, хотя осталась некоторая скованность движений.
Отец даже ни разу не позвонил в больницу, зная, что она может умереть по его вине. Его Ксюша была приезжей провинциальной девушкой, мечтавшей о большом городе и всех благах, что он может дать. Она очень рассчитывала на трёхкомнатную квартиру, ведь сама ютилась в общаге с ещё двумя такими же сверстницами.
Папа подал на развод, в надежде поделить квартиру. Но тогда вмешался профсоюз и его непосредственный начальник. В СССР разводы не поощрялись, а «заблудших» отцов семейств песочили все – от директоров до партийных работников. Ему пригрозили, что если он разведётся, то его уволят по статье. Так родители и остались по документам женатыми, но больше друг с другом никогда не виделись.
Ксюша узнав, что от её романа остался один пшик и квартира уплыла из-под носа, быстро остыла, напоследок наградив отца «дурной» болезнью и растворившись в недрах города, где её уже ждал очередной любовник с видом на будущее.
Так папа и остался один. Больше не женился, тихо доработал до пенсии и умер в съёмной комнатушке на окраине. Похороны пришлось устраивать Алле, которая возмущённо поведала мне об этом в письме. На тот момент мы уже уехали с Колей в деревню. Она оплатила захоронение, а поминки делать не стала, справедливо полагая, что он этого не заслужил. Поминать его тоже было особо некому. Пришли на кладбище лишь пара коллег и сестра с мужем.
Не знаю, какие чувства испытывала я, читая её письмо. Странное облегчение, смешанное с тоской. Словно навсегда порвались нити, делавшие нас одной семьёй…
После ужина вся семья устроилась у телевизора. Мама вязала, усевшись с ногами в кресле, папа в ожидании фильма «Невские мелодии» смотрел какой-то репортаж о новых комсомольских ячейках по первой программе. Алка подшивала юбку для завтрашних танцев, я же пристроилась с книгой на диване.
Чёрно-белый телевизор иногда шёл рябью, заставляя отца хмуриться и время от времени вставать, чтобы грохнуть по нему кулаком. Самый быстрый способ починки советской техники. Мягко светил торшер возле кресла, за окном зажигались огоньки окон из дома напротив. Вечерние сумерки тихо окутывали землю, приглушая звуки улиц, разгоняя последних прохожих и провожая взглядом первых звёзд запоздавшие автобусы. Тихонько пело радио на кухне, отбивая свои неизменные позывные. Оно никогда не отключалось, сколько себя помню, став с годами фоновым привычным шумом.
Я подсела к отцу, в этот момент он ещё был родным и любимым, обняла его, прижалась к груди. Он рассеянно гладил меня по макушке, расслаблено откинувшись на спинку дивана. Мама бросала на нас удивлённые взгляды. Такие нежности не были мне свойственны. А я боялась, что больше никогда не увижу этот волшебный сон и старалась вобрать в свою душу всю ту любовь и нежность, что царила в нашей семье. Отец ушёл на кухню за чаем, а я пересела на пол у маминых ног, положила ей голову на колени.
– Что с тобой, Иришка, двойку, что ли получила? – мягко улыбнулась мама, – откуда такие нежности?
– Нет, в школе всё хорошо, просто я поняла, как сильно вас люблю.
Алка фыркнула, обрывая зубами нитку:
– Она сегодня весь день чудит.
– Иногда нам всем не хватает времени понять, насколько важна семья, – мама тихонько гладила меня по голове, отложив вязание, – вы вырастаете и всё больше отдаляетесь от нас. Скоро выскочите замуж и будете приезжать лишь по выходным, – она грустно вздохнула, – как же быстро вы взрослеете, девочки мои!
Вернулся отец, бренча ложкой в бокале, глянул на нас поверх очков и сел перед телевизором:
– Тебе всегда кажется, что время летит быстро, – бросил он маме, – а им ведь уже не по пять лет, считай, взрослые люди. Скоро и Иришка школу закончит, поступит в институт.
Мама перевела на него взгляд:
– Да, Петенька, так и есть. Только вот учили, как ложку правильно держать и уже комсомолки, девушки на выданье.
Она замолчала, задумавшись о чём-то своём. Я так и просидела у её ног, пока не закончился фильм. Начались последние известия и нас отправили спать. Мама пошла на кухню, а отец, переодевшись в полосатую пижаму, устроился с книгой в спальне.
Жутко клонило в сон, я еле сдерживалась, чтобы не уснуть сидя. Видимо, так и заканчивается волшебство. Вспомнила тот отвратительный кекс со свечой. Наверное, кто-то услышал мои молитвы и подарил мне этот день. Безмятежный и радостный. В котором я повидала всех, кого когда-то любила.
Меня переполняло чувство благодарности. Это даже больше,
