Приди, гроза, приди, очисть мне душу, буря!

Мне снится мщение, как радуга вдали!

1942.

НАД УБИТЫМ РЕБЁНКОМ

В траве нескошенной — замученный ребёнок.

Смерть не дала ему больших ресниц смежить,

И детские глаза глядят как бы спросонок

На этот мир, где я остался жить.

А солнце высоко; не зная преступленья,

Щебечут птицы, сердце полонив.

И, словно в пьяном сне, над жертвою глумленья

Рой синих мух жужжит среди цветущих нив.

И вспомнив вдруг о том, что за посёлком где-то

Мать жаркую слезу смахнёт с лица тайком.

Не жду я от друзей ни вздоха, ни ответа, —

Я грудь врага хочу найти штыком!

1943.

ДВЕ МАТЕРИ

Две матери сроднились в сердце сына;

Мать кровная ушла в нездешний сон,

Вторая мать — родная Украина.

Ей, где бы ни был, низкий шлю поклон.

Она моих стихов качала колыбель,

И в степь звала, в зелёную постель,

И, накрывая небом Приднепровья,

Садилась напевать у изголовья.

С тех пор, едва глаза мои закрою,

Её я слышу песню надо мной,

За каждым кустиком, за тучкой над горою

Мне чудится простор её степной.

Мне с каждым днём всё ближе край далёкий.

Вишнёвые сады, мой город у Днепра.

Волною бьёт о берег Днепр широкий

И лунные качает вечера.

Зовёт в Днепропетровск дорога в тополях,

В Херсонщину уводит старый шлях,

Дорога спит. И мельница лениво

Ей пересказывает домыслы молвы.

И тихо так, что слышен рост травы,

Лёт коршуна и вздох цветка над нивой.

Но вот иную вижу я картину:

О горе матери приносят вести сыну,

Её поля — в огне, над головою — гуд,

Вторую мать мою, родную Украину,

Средь бела дня враги к столбу ведут,

И, руки над пожарищем раскинув.

Она кричит: — Я здесь, сынок, я тут!

Где путь в Херсонщину? Где приднепровский шлях?

Как тучи, вороньё на тополях.

От Мариуполя и дальше — до Херсона,

Под ветерком раскачиваясь сонно,

Дорога виселиц безмолвствует в полях.

Повешены! За что? И для живого

Повешенный распухшим языком

Из горла страшного выталкивает слово:

— Меня за то, что я пришёл тайком

За дочерью, заколотой штыком!

— Вас, девушка? — Я защищала мать!

— Тебя, старик? — Я не хотел молчать!

И снова тишина. Всё выжжено кругом,

Разбросано, разрушено, разбито…

И только вороньё покаркивает сыто

И спорит в алчности с разнузданным врагом.

Куда ни ступишь, — кровь, куда ни взглянешь, — рана

Кровоточит; кровь бьёт из-под земли

За городом — у свежего кургана,

И в городе — на стойке ресторана,

Где надрезали жилы, пятки жгли,

Потом к буфету выпить пиво шли!

Кровь проступает на дощатых тротуарах,

Из-под булыжников, на улицах в пыли.

Под рукомойниками, на тифозных нарах,

На пустыре, под клумбами в садах,

И, весь обуглившись, потрескавшись в пожарах,

Не принимает больше крови прах!

А город мой во тьме — зачем ему огни?

Ещё пылают в зареве резни

Дома в пробоинах, без крыш и лестниц зданья,

Как вдовы чёрные в минуту покаянья,

Ломая руки, молятся они.

Качает трупы гладь реки широкой,

А у обрыва нежный стебелёк

Росой кровавой брызжет на песок,

И тень его на заводи, глубокой,

Как в час возмездия карающий клинок!

В крови смешались люди и растенья

И человек и стебель полевой;

Дуб, с корнем вырванный, мотает головой;

Лежат в обнимку мёртвый и живой;

В потёмках ищет нож отец, лишённый зренья,

И трупик дочери под щебнем и золой

Сжимает кулачок над высохшей землёй!

О дети матери, замученной врагами,

Поруганной, затоптанной ногами,

От ваших слёз — в глазах моих туман!

От скорби матери — я лютой скорбью пьян!

Какими целовать мне вас стихами?!

Какими песнями лечить её от ран?!

И, став лицом к родному Приднепровью,

С усмешкою кричу: — Эй, вы, торговцы кровью!

Товары страшные тащите на базар!

Сверяйте время, назначайте цены

На кровь, на честь, на совесть, на измены…

Где красная цена на чёрный ваш товар?!

Эй, человечиной рыгающие псы,

Спешите торговать в последние часы!..

И слышу я в ответ — удар ножа о плаху

И вижу, как палач, сменив рубаху,

Людские головы бросает на весы.

Затем он неспеша, по-деловому

Идёт к полуразрушенному дому.

Там ждёт его Иуда — старый хрыч.

Он встретит палача, лобастый и поджарый,

И скажет, протирая окуляры:

— Ну, как здоровьичко, майн либер пане Фрич,

С вас причитается детишкам могарыч…

Замри, душа моя, замри, не вой, не хнычь!

Хочу насытиться презреньем и молчаньем…

Молчит Херсонщина, молчит Днепропетровск.

Коричневый паук над сонным мирозданьем

У спящих городов сосёт усталый мозг.

Гей, Мариуполь?..

                              Тишина такая,

Что слышу я, как сердце под ребром

На целый мир гудит, не умолкая,

И глухо замирает за Днепром,

И, заглянув в себя угрюмым взглядом,

Теряю сон, по жилам кровь кипит.

За всех замученных душа исходит ядом,

Растёт, терзает, мучит жар обид.

И кровной матери я слышу голос рядом,

Он в тишине, как в судный день, звучит.

Ты, мама? Ты? — Да, сын мой, это я.

Мою могилу разнесло снарядом,

Земля раскрылась подо мною адом.

Сильнее смерти ненависть моя!

Она пришла, чтоб жить неистребимо

В дыханьи бури, в запахе цветка,

На трепетной реснице у любимой,

На острие гранёного штыка.

Она войдёт в твои стихи незримо,

Как